Спустившись по скату, мы остановились у входа, прямо под аркой широкого свода. Впереди царила мертвая тишина. Но вот опять послышался тот же отвратительный визг, на этот раз он был в сто раз громче, резонировал сильнее и невыносимо терзал наши уши. Это был словно сигнал, после которого разразилась настоящая какофония, продолжавшаяся несколько часов кряду.
Из темного зева земли вырывались хриплые завывания тысяч и тысяч бесовских отродий, и буквально мириады — я не преувеличиваю — крылатых бестий носились тучами от одного убежища к другому, пролетая у нас над головой с ревом взлетающего самолета. Их тела мелькали во всех направлениях, пересекая пещеру, вылетая и влетая обратно; что-то маленькое кувыркалось и кружилось в полумраке, а выше что-то крупное проносилось под потолком, гулко хлопая крыльями, и снова тонуло в непроглядном мраке. Шум был оглушительный. Но все звуки перекрывали резкие трескучие вопли, самые душераздирающие из всех, какие мне приходилось слышать, — притерпеться к ним я так и не смог.
Мы запаслись всем необходимым для работы — захватили веревки, фонари, сети и сачки — и, распрощавшись с землей живых, начали спуск. Недалеко от входа в пещеру крутой скат, усыпанный там и сям влажными камнями, оборвался у второго «края». За ним ощущалась только гулкая тьма и неизмеренная глубина. Мы обсуждали трудности предстоящего спуска, как вдруг Каприата заметил что-то живое у правой стены; оно пробиралось к выходу.
— Глядите! Это рыжая пещерная крыса, — прошептал он. — Дайте-ка сачок!
— Вам ее нипочем не поймать в этом навале, — безнадежно пробормотал я, протягивая ему свой жезл предводителя.
— Если сумею его разорить, крыса от нас не уйдет, — последовал загадочный ответ. И Каприата бросился за своей добычей.
Мы стояли — точнее, балансировали и поскальзывались — на мокрых камнях, наблюдая за ходом охоты. Зверек выглядывал на мгновение, Каприата тут же бросался следом за ним в каменную россыпь, потом наступала тишина — оба противника крались друг к другу, — затем следовал очередной рывок и перебежка. В конце концов зверек оказался прижатым к стенке, взбежал вверх по гладкой отвесной стене пещеры, сорвался и опрометью кинулся назад, в пещеру. Каприата несся за ним по пятам. Я рванулся вперед, чтобы перехватить крысу, пока она не нырнула в глубину, поскользнулся и с треском приземлился среди кучи бутылок, пузырьков и прочих предметов снаряжения, так что дальнейших событий я уже не видел. Когда я огляделся, Каприаты нигде не было, а Альма, как мне показалось, обнимала большой валун.
— Эй! Они оба туда провалились, — сообщила она, указывая на совершенно непроницаемую с виду скалу.
В эту минуту из чрева земли до нас донесся полупридушенный крик.
— Что с вами?! — заорал я.
Я убился, — послышался голос Каприаты.
— Что-нибудь серьезное?
— Прошу вас, дайте свет, — крикнул он, как мне показалось, слабеющим голосом. Я подполз к краю и, включив фонарь, взглянул вниз.
Каприата глубоко внизу вертелся волчком. Я ожидал увидеть другую картину — что-то наподобие отбивного бифштекса с кровью, — однако с нашим другом явно все было в порядке, если не считать его странного поведения.
— Вы сильно ранены?! — крикнул я ему.
— Что? — спросил он, перестав вертеться и глядя вверх. — Да нет, со мной все в порядке.
— Вы же сказали, что убились!
— Это точно, только теперь я уже вижу, как отсюда выбраться. Глядите! Вот она, крыса! — И он поднял в воздух обмякшее тельце. — Уж эти мне крысы и мыши! — возопил он, возобновляя свои пируэты.
— Да что там с ним творится? — спросила Альма.
— Давай спустимся и посмотрим, — предложил я. И мы стали спускаться, медленно и с большим трудом, передавая из рук в руки фонари, карабкаясь друг через друга, выпутываясь в тесноте колодца из сплетений своих и чужих рук или ног, пока наконец не свалились клубком к ногам Каприаты на кучу зловонного бурого вещества, мягкого, как перина. Там кишмя кишели какие-то молниеносно летающие существа, и Каприата без устали размахивал руками, пытаясь их поймать.
Так уж вышло, что мы, сидя на куче гуано летучих мышей, затеяли длинный спор о свойствах английского языка на родине и за границей. Собственно говоря, мы узнали, что «убиться» значит «сбиться» с пути, а «разоренный» для четырехсот тысяч местных британских подданных означает «разъяренный». В настоящий момент мы, несомненно, «убились», а крыса была в высшей степени «разорена»: кстати, это была вовсе не крыса.
Любому человеку, не очень интересующемуся биологией, это маленькое существо показалось бы вылитой крысой: и форма его тела, и даже голый чешуйчатый хвост и ушки — все было, как у крысы. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, что большие пальцы на задних лапках у этого существа действуют так же, как у человека на руках, а вместо острых резцов грызуна в его пасти открывался ровный ряд мелких, острых, как иголки, передних зубов. По сути дела это животное в систематическом отношении было настолько далеко от крысы, насколько это вообще возможно для млекопитающего. То был мелкий вид опоссума (Marmosa chapmani).
Боюсь, что придется немного отвлечься и сказать несколько слов о мелких опоссумах. Очень трудно бывает не отвлекаться от рассказа, когда охотишься на животных; вся зоология состоит из интересных всем широких бульваров, которые разветвляются на боковые дорожки почти в любой точке, какую только вам вздумается выбрать. Опоссумы принадлежат к группе млекопитающих, так называемых сумчатых, в которую входят, как явствует из названия, животные, вынашивающие свое потомство в сумках. У многих видов сумки пригодны разве что для вынашивания блох, а некоторые и вовсе их лишены. У этих мелких опоссумов сумки никуда не годные, едва намеченные, и своих малышей они вынашивают на спине — как только те научатся цепляться своими хвостиками за родительский хвост. Большинство сумчатых обитает в Австралии, но две группы встречаются на обоих американских материках. Одна из них — Didelphidae, то есть опоссумы.
Описано более восьмидесяти видов найденных в обеих Америках опоссумов. Большей частью это животные насекомоядные, и только два или три вида проникли в Северную Америку. Обычный в Соединенных Штатах опоссум (Didelphus virginiana) в описаниях не нуждается. Его широкая известность и послужила причиной того, что публика совершенно неправильно представляет себе типичную внешность опоссума. Обычный североамериканский опоссум — самый крупный и нетипичный представитель опоссумов, а остальные — в большинстве, если не поголовно, — гораздо мельче и несколько иного сложения. Некоторые размером с большую крысу и мало чем от крыс отличаются; другие же — крохотные животные, не больше европейской землеройки и ведут сходный с нею образ жизни. Почти у всех короткая, блестящая или грубая шерсть, совсем не похожая на странную двухцветную и двухслойную шубку обычного опоссума. Эти мелкие опоссумы очень многочисленны, как вы убедитесь несколько позже.
