Еле ноги от Барсучихи унёс. Слышу – Белка с ёлки кричит: «А моих душечек ненаглядных ты видел?»
«Потом как-нибудь! – отвечаю. – У меня, Белка, и без того в глазах что-то двоится…»
А Белка не отстаёт: «Может, ты, Заяц, и смотреть-то на них не хочешь? Так и скажи!»
«Что ты, – успокаиваю, – Белка! И рад бы я, да снизу-то мне их в гнезде-гайне не видно! А на ёлку к ним не залезть».
«Так ты что, Фома неверный, слову моему не веришь? – распушила хвост Белка. – А ну, отвечай, какие мои бельчата?»
Все ли в лесу так любят своих детей? Выбрать самую заботливую мамашу среди птиц и зверей – дело трудное и неблагодарное. Все птицы и звери без исключения трогательно заботятся о своих «желторотиках» и детёнышах. Правда, одно исключение всё-таки имеется. Это – кукушка. Она не строит собственного гнезда и подкладывает яйца в гнёзда других птиц. Приходится им выкармливать кукушонка-приёмыша.
Кукушка
«Всякие, – отвечаю, – такие и этакие!»
Белка пуще прежнего сердится:
«Ты, косой, не юли! Ты всё по правде выкладывай, а то как начну уши драть!»
«Умные они у тебя и разумные!»
«Сама знаю».
«Самые в лесу красивые-раскрасивые!»
«Всем известно».
«Послушные-распослушные!»
«Ну, ну?!» – не унимается Белка.
«Самые-всякие, такие-разэтакие…»
«Такие-разэтакие?.. Ну, держись, косой!»
Да как кинется! Взмокреешь тут. Дух, Сорока, до сих пор не переведу. От голода чуть живой. И оскорблён и побит.
– Бедный, бедный ты, Заяц! – пожалела Сорока. – На каких уродиков тебе пришлось смотреть: зайчата, барсучата, бельчата – тьфу! Тебе бы сразу ко мне в гости прийти – вот бы на сорочаток-душечек моих налюбовался! Может, завернёшь по пути? Тут рядом совсем.
Вздрогнул Заяц от слов таких да как даст стрекача!
Звали потом его в гости ещё лоси, косули, выдры, лисицы, но Заяц к ним ни ногой!
Отчего у лисы длинный хвост
От любопытства! Не от того же, в самом деле, что она следы свои будто бы хвостом заметает. Длинным лисий хвост становится от любопытства.
Начинается всё с той поры, как прорежутся у лисят глаза. Хвосты у них в эту пору совсем ещё маленькие и короткие. Но вот глаза прорезались – и хвосты сразу же начинают вытягиваться! Становятся всё длинней и длинней. И как же им не длиннеть, если лисята изо всех силёнок тянутся к светлому пятнышку – к выходу из норы. Ещё бы: шевелится там что-то невиданное, шумит что-то неслыханное и пахнет нечуянным!
А правда, зачем лисе такой длинный хвост? Он же цепляется за всё? Неужели только в качестве метлы? Свой роскошный хвост лисица ни на что не променяет. И дело тут не в красоте, а в полезности хвоста. У бегущей лисицы он выполняет функцию балансира, а у спящей – превращается в тёплое одеяло, которое прикрывает зверя сбоку. Бывает, что на хвост цепляются семена репейника. Однако кумушка тщательно следит за своим хвостом и выкусывает каждую вцепившуюся в хвост колючку.
Только вот страшно. Страшно вдруг оторваться от обжитой норы. И потому высовываются лисята из неё только на длину своего короткого хвостика. Словно придерживаются кончиком хвоста за родимый порог. Чуть что – чур-чура – я дома!
А белый свет манит. Цветы кивают: понюхайте нас! Камни блестят: потрогайте нас! Жуки скрипят: поймайте нас!
Лисята тянутся, тянутся всё дальше и дальше. Хвостишки их вытягиваются, растягиваются. И становятся всё длинней и длинней. От любопытства, конечно. Отчего же ещё?
Ночная кукушка дневную перекукует. Днём ей все мешают, а ночью она одна. Ночь весенняя, тёплая. Глухо вода бормочет, глухо урчат лягушки. Свет мутной луны с трудом делит темноту на небо и землю. И над приглушённо бормочущей тишиной разносится печальное и далёкое кукование, словно бьёт невидимым молоточком по сияющим шляпкам звёзд.
А сколько раз кукушка говорит «ку» – сто, больше? Кто-то считал? Сколько раз скажет «ку-ку», не знает даже сама кукушка. Всё зависит от погоды и птичьего «настроения». Похолодает, и кукушка замолкает.
Кукушка
Любо петь в ночной тишине. Все тебя слушают и догадываются: скоро и их черёд.
Ночная кукушка как запевала. Всех будит до солнца. Проснутся и залетают над болотцем, скрипя крыльями, хохлатые чибисы. Уныло засвистят на седых кочках длинноносые кулики-кроншнепы: «Ку-ли-ик! Ку-ли-и-ик!»
Закудахтают в тёмной чапыге дрозды-рябинники. Журавли протрубят в гулкие трубы. Зяблик пропоёт бойко, с трескучим росчерком, словно горлышко прополощет. А там, глядишь, и солнце взойдёт.
Но это потом. А пока тишина, и кукует ночная кукушка. Бьёт и бьёт невидимый молоточек по звонким звёздам: «ку-ку, ку-ку!»
Если хочешь долго жить – поторопись в лес годы считать. Вот уж накукует их тебе ночная кукушка! На две жизни хватит. Ещё и останется!
Пришёл июнь и оставил от ночи один тёмный час.
Недовольно забубнили совы: «Для чего нам день?» Зато дневным птицам радость: ночь-то короче воробьиного носа!
Вот она, пора белых ночей!
Птичка-зарянка поёт на еловой пике: одним глазком зарю вечернюю провожает, другим утреннюю встречает.
Всё тайное стало явным. Всё невидимое – видимым.
Видно, как спят, смежив лепестки, цветы дневные. Как просыпаются в тёмной чаще ночные цветы, как испуганно приоткрывают они лепестки-ресницы и зачарованно поворачивают головки за плывущей луной.
Видно, как слетаются ночные бабочки-бражники к нашей северной орхидее – ночной красавице любке. Ведь только ночью открываются её цветы и пахнут только ночью.
Ночной ёжик семенит по тропинке. Ночная летучая мышь порхает над головой.
Ночная кукушка годы считает. Козодой, прищурив сумеречные глаза, урчит заунывно и долго.
Туман повис над рекой; сонно чмокают мокрыми губами ленивые рыбы. Тростинки вглядываются в черноту – но не дрогнет даже их отражение.
Всё призрачно и невесомо: видно и не видно, слышно и не слышно. И деревья стоят по пояс в тумане, дыхание затая.
На землю оседает белый пух тополей: как иней, как ночная пороша. И даже падающая хвоинка тревожит чуткую тишину.
А звёзды тускнеют, не успев разогреться. А заря разгорается, не успев потускнеть.
И снова зарянки славят зарю.
Зачем цветы открываются? «Дневные» цветы на ночь не закрываются. Одуванчик закрывает цветки перед дождём и ночным похолоданием. У клевера перед дождём поникают листочки. А «ночные» цветы раскрываются для бабочек-опылителей.
