кошачьих сухариков. И снова принялся вести антиобщественный образ жизни, промышляя мелким воровством, а иногда даже настоящим разбоем. Стал очень хитёр и внимателен — не давался в руки.
Попался Лохматый исключительно по вине соседей сверху.
У них трубу прорвало, и у меня на кухне случился настоящий потоп — с потолка полилось. Обыкновенный аврал с ведрами и тряпками. Пока соседи устраивали дела и вызывали водопроводчика, я подставил под капли большую пластмассовую банку из-под протёртой клюквы.
В эту банку и угодил хомяк.
Не знаю, как он там очутился. Может, хотел пить, может, по свойственному ему любопытству и тяге к риску решил посмотреть, что это за посудина стоит на неподобающем месте, и нет ли в ней чего замечательного. Как бы то ни было, он соскользнул с ее края и плюхнулся в воду.
Хорошо, что у соседей починили трубу, и воды натекло немного. Я нашел Лохматого утром, стоящим на задних лапках в воде по грудь; передними лапками он опирался на стенку банки. Вид у него был отчаянный, как у матроса тонущей подводной лодки, и от холода он мелко трясся.
Я потом его вытирал салфетками и феном грел — такой он был мокрый и жалкий, я боялся, как бы он не простудился и не заболел. Я недооценивал Лохматого.
Этот хомяк был неприхотлив и закалён. После той ужасной истории он даже ни разу не чихнул. Попав в клетку, он немедленно начал планировать новый побег.
Лохматый прожил у меня долго. Я уже не хотел отдавать его знакомым из уважения к силе его личности. За свою жизнь он сбегал раз десять, не боясь ни кошки, ни громких звуков, ни моих шагов. Он был готов на все ради свободы, этот хомяк, явно рожденный в неволе у других хомяков, рожденных в неволе. Он был по натуре отважным искателем приключений.
А вы говорите, хомяки глупые…
Жила на свете крыса по имени Анфиса. Стишок такой есть, но крыса по имени Анфиса на свете, действительно, жила. Она была не бурая, домовая, а капюшонная — интеллигентная лабораторная крыса. И жила не одна, а с мужем; мужа звали Антошка.
У них обоих были глаза, как чёрный блестящий бисер, и очень-очень много усов, по два пышнейших пучка на носу. Они оба были одеты в двухцветные робы — тёмный верх, белый низ, только Анфиса носила серый капюшон, а Антошка — чёрный и глянцевый, с ремешком до самого хвоста. Жили они в большой клетке для грызунов, в два этажа, с колесом — беговой дорожкой и утеплённой спальней из обрезанного валенка, и друг друга нежно любили. Обнимались, уши друг другу чистили, вылизывались — как очень благополучная семейная пара.
А у благополучных семейных пар бывают дети.
У Анфисы появились малыши — шестеро! Антошку переселили в маленькую клетку по соседству. Люди думали, что у него от нового положения может характер испортиться. Ошиблись: с характером все осталось по-прежнему… Антошка жестоко затосковал и забеспокоился о своём семействе — и от беспокойства у него появилось много интересных мыслей…
Дверцу в своей маленькой клетке он открыл — отпер замок. Руки у крыс очень ловкие, с цепкими пальчиками, а воровское искусство передается из поколения в поколение, еще с тех пор, когда одна палочка и девять дырочек победили целое войско. Так вот, замок он открыл — и тут же отправился заботиться о родственниках.
Первым делом Антошка пришёл взглянуть на детей. Дети жили в валенке, но Анфиса решила, что отец должен их видеть — и показала. Каждого малыша, почти голенького, в меленьком пушке, поднесла к решетке и дала понюхать. А потом вернула всех в спальню и вымыла в поилке руки.
У крыс всегда так: из поилки сперва пьют, потом моют там руки, а потом ждут, когда сменят воду. Гигиена — прежде всего.
Воду надо сразу сменить: ведь крысам через некоторое время снова захочется пить, а потом понадобится руки вымыть. Если не сменишь — вода станет мутной и невкусной. Тогда крысы начнут возмущаться и высовывать носы между прутьями клетки: человек, а человек, как же гигиена-то? Мы же не на воле — не можем себе чистую воду сами найти.
Впрочем, приличный человек такого не допустит.
Ну так вот.
Антошка поглядел на детей, понюхал между прутьями жену в нос, лизнул в щеку и стал снабжать семью продовольствием. Продуктов в клетке Анфисы лежало множество, но Антошка решил, что запас карман не тянет. Сперва он перенес из своей клеточки семечки, потом — кусок огурца, потом — палочку витаминного лакомства для крыс, а напоследок вскарабкался по занавеске на стол, взял из вазочки сухарь размером примерно с половину себя и понес этот сухарь любимой и детям.
Сухарь между прутьями не лез. Пришлось его разгрызть и засунуть по кусочкам. Дело вышло хлопотное, но до прихода людей Антошка как раз управился.
Когда люди вернулись, их глазам предстала сцена из фильма про любовь: Антошка и Анфиса стояли столбиками по обе стороны решетки и очень нежно тыкались носами, держась руками за прутья. Выглядело всё это трагично — будто Анфису посадили в тюрьму ни за что, а Антошка теперь ей обещает найти справедливость и всем отомстить.
Люди устыдились и вернули Антошку домой. И все пошло на лад. Встретившись, супруги обнялись, вычистили друг другу уши и зажили лучше прежнего.
Их семейное счастье омрачал только один момент.
Пять крысят вышли в отца, с черными капюшончиками, толстенькие и упругие, как мячики, а шестой удался в маму, с серым капюшоном, худенький и хромой. То есть, совсем хромой — правую заднюю лапу не мог даже приподнять, ходить не умел и заваливался на бок.
Анфису это беспокоило. Крысы ведь по сути бандиты, жизнь у них непростая — и по крысиным законам, суровым, как во всякой банде, такого беднягу полагалось бы съесть. Только есть его лабораторной интеллигентной крысе, которая подвальных ворюг в глаза не видала, вероятно, было жаль: еды на всех хватало, места много. И Анфиса не обижала калеку; видимо, решила поглядеть, что будет дальше.
А Шестой, видимо, решил, что настоящий крыс не может себя уважать, если не изменит положения вещей. Он был маленький — но вполне настоящий, уважать себя ему хотелось.
Как только он немножко подрос и покрылся первой шерсткой, так сразу принялся исследовать клетку вдоль и поперек. Шестому было труднее, чем братцам и сестрицам, которые
