Чудесная картина весенней степи для меня неразрывно связана с воспоминаниями об охоте на дроф. Эти птицы-великаны всегда казались мне недоступными. Осторожно ведут себя дрофиные стаи. Зоркие птицы издали приметят человека, при первой же тревоге поднимутся в воздух и летят в глубь степи, туда, где, как море, волнуется серебристый ковыль да дрожит и струится нагретый воздух.
Если редко удается эту птицу подстрелить, то еще реже удается ее поймать. Только во время гололедицы не помогает дрофам их природная бдительность. Мокрое оперение покрывается ледяной коркой, и птицы не могут летать. В такие дни пастухи прямо руками ловят в степи беспомощных дроф или загоняют их целыми стадами в селения. Мне ни разу не случалось видеть дроф во время гололедицы и за долгие годы охоты только три раза посчастливилось взять этих птиц живьем, причем каждый раз дрофа попадала мне в руки обязательно с какими-нибудь приключениями.
Помнится, как-то весной еду я по степи в Чкаловской области, возница Федор Гаврилович с увлечением рассказывает мне о дрофах. Мы удобно расположились на большой телеге, наполненной душистым сеном; ее медленно везет двугорбый верблюд. Монотонно скрипят колеса, чуть пылит дорога, в небе поют жаворонки. Изредка слышится весенняя песня кулика-кроншнепа. Мы приближаемся к месту нашего ночлега, расположенного, по словам Федора Гавриловича, в излюбленных местах обитания дроф. Порой то здесь, то там попадаются стаи дроф. Но мы не торопимся. Охота намечена на завтра. И вот наступает заветное утро.
Приметив крупную стаю дроф, мы со всеми предосторожностями стараемся подъехать к ней возможно ближе. Я незаметно спрыгиваю с телеги и залегаю в бурьяне. Некоторое время до меня доносится скрип удаляющейся телеги. Затем все стихает. Федор Гаврилович должен, сделав широкий круг по степи, заехать к стае с другой стороны и погнать птиц на меня.
Медленно тянется время. Боясь выдать свое присутствие, лежу неподвижно, не решаясь поднять голову. Проходит более получаса. Мысленно я пытаюсь представить себе, как верблюд, запряженный в телегу, медленно делает большой полукруг. Вот он уже позади дроф и гонит на меня стаю. Затаив дыхание, боясь качнуть хотя бы стебелек травы, вглядываюсь в редкий бурьян и различаю птиц, медленно двигающихся по направлению ко мне. Вытянув длинные шеи, они внимательно наблюдают за показавшейся на горизонте телегой. Чтобы не спугнуть птиц, Федор Гаврилович не едет прямо на дроф, а правит то в одну, то в другую сторону, медленно тесня дроф все ближе и ближе ко мне.
Я вновь прижимаюсь к земле, закрываю глаза и стараюсь ни о чем не думать. Пять, десять, пятнадцать минут: пора! Теперь птицы должны подойти близко. Осторожно приподнимаю голову.
Стая уже не так далеко. Передних птиц отделяет от меня каких-нибудь сто шагов, но, высоко подняв головы, дрофы идут не на меня, а двигаются в сторону, вправо. Телега вдали тарахтит в противоположном направлении.
Опять неподвижно лежу с закрытыми глазами минут десять. За это время картина меняется. Телега медленно ползет направо, а дрофы идут обратно, но опять мимо меня. В чем дело? Неужели осторожные птицы заметили мое присутствие?
Тянутся минуты мучительного ожидания. Надежда на удачную охоту то зарождается, то исчезает. Дрофы все время меняют направление, но расстояние между мной и стаей не сокращается. Птицы все ближе подпускают к себе телегу, упорно не решаясь приблизиться к моему убежищу.
Но вот доносится шум больших сильных крыльев. Сначала, разбежавшись, взлетают передние дрофы, за ними — следующие, и, наконец, вся стая поднимается в воздух и летит на таком расстоянии, что стрелять бесполезно.
Вдали, стоя на телеге, машет руками Федор Гаврилович, мне не слышно его голоса, но можно догадаться, что он кричит, напрягая все силы: «Стреляй! Уйдут! Стреляй!» Без всякой надежды делаю два выстрела по стае.
И вдруг — о чудо! Одна из птиц отстает от других, косо опускается вниз и быстро бежит по степи. За ней, не чуя под собой ног, мчусь я и уголком глаза вижу, как в стороне причудливой крупной рысью бежит верблюд, за ним, подскакивая на кочках, ковыляет телега, а в телеге трясется Федор Гаврилович. По пути, чтобы облегчить себе бег, я сбрасываю патронташ, бинокль с оборвавшимся ремешком летит в сторону. Мне сейчас важно только одно — как бы не упустить дрофу.
Неожиданно птица останавливается и, распустив большие крылья, сама бросается мне навстречу. Это происходит так внезапно и быстро, что я не в силах остановиться. Крупная птица всей своей тяжестью ударяет меня в грудь, и, потеряв равновесие, я лечу в траву, успев, однако, схватить дрофу за шею. Сильными ногами дрофа рвет мою одежду и бьет меня широкими крыльями, но скоро прекращает бесполезное сопротивление. Редкая добыча в моих руках. Шальная дробина, попав в шейный позвонок, оглушила дрофу, и благодаря этому мне удалось захватить ее живой.
В другой раз мне случилось поймать дрофу во время гнездовья.
Дрофа устраивает гнездо неподалеку от места, где весной держится стая. Гнездо ее незатейливо. Выкопает птица в степи мелкую ямку и прямо на землю отложит свои крупные яйца. Но обнаружить это ничем не защищенное гнездо не так-то просто.
Когда птица сидит на яйцах, можно в двух шагах пройти мимо нее и не заметить. Оперение дрофы пестрое, рыжее с белым сливается с общим фоном степи. Сидит птица на яйцах очень, крепко и иногда подпускает человека к себе почти вплотную. Однажды старый пастух-казах, встретившийся мне в степи рассказал, что несколько дней назад он нашел гнездо дроф с тремя яйцами. У дрофы не часто бывает такая кладка; обычно в гнезде лежат два, а иногда всего только одно яйцо. Немудрено что я заинтересовался и стал просить казаха показать это гнездо! Сидим мы с ним на пригорке, разговариваем. Старик смотрит на мое ружье и качает головой: «Убьешь ведь, а птицу жалко весной убивать — яйца даром пропадут». Я стал доказывать, что убитую дрофу мне не нужно, я хочу ее живой поймать и в Москву увезти, где таких птиц никто не видывал. А яйца для коллекции сохраню. Поколебался старик, поддался увещеваниям и повел меня к гнезду дрофы.
Прошли мы с ним полкилометра. Вдруг мой спутник присаживается на корточки и показывает на землю кнутовищем в пяти шагах от себя. Что он хочет показать — никак не могу понять. Место, как стол, ровное, поросло редкой, низенькой травкой, здесь не только что дрофе — воробью негде укрыться. А старик, знай, дергает меня за рубаху, показывает кнутовищем на землю, а сам сердится, качает головой.
— Молодой русский, а глаза нет. Моя глаза старый — смотрел много, а видят. Глаза нет — плохой охота.
