Вы можете смело доверить Ирвингу любую телевизионную постановку, и он с честью выйдет из испытания. Но поручите ему заправить бензиновую зажигалку – и вы убедитесь, что это связано с немалым риском.
Я не могу забыть роскошную зажигалку в кожаном футляре, подаренную нам на Рождество Джорджем С. Кауфманом. Она три недели надежно функционировала, пока в ней, как это свойственно зажигалкам, не кончился бензин. Ирвинг торжественно пообещал лично заправить ее. Если бы это заявление сделал любой другой мужчина, его жена просто кивнула бы и перенесла свое внимание на что-нибудь другое.
Но это же Ирвинг! И совершенно изумительная зажигалка! Я подбежала и выхватила ее.
– Прошу тебя, Ирвинг, не прикасайся к ней! Я вызову мастера.
Он оттолкнул меня и отнял зажигалку.
– На этот раз все будет в полном порядке. Я заходил в «Данхилл», мне подробнейшим образом все растолковали. Это совсем просто.
Он говорил с необычной уверенностью; даже его подход к делу показался мне профессиональным и вполне обнадеживающим. Прежде всего он снял пиджак. Потом засучил рукава. Расстелил на столе полотенце. Попросил меня отойти и не загораживать свет. С точностью хирурга, раскладывающего инструменты перед операцией, поместил на полотенце десятицентовик, пинцет и флакон с горючей смесью. Это против воли произвело на меня сильное впечатление.
Пользуясь монетой как отверткой, Ирвинг открутил крышку и, прежде чем я успела воскликнуть: «Может, не надо?»– разобрал зажигалку. Да не просто разобрал – он распотрошил ее всю! На полотенце посыпались пружинки и прочие финтифлюшки. Ирвинга это не обескуражило. Он хладнокровно взял пинцет и потянул фитиль. При этом изрек, подражая хирургу, объясняющему галерке ход операции:
– Это чтобы ярче горело.
Затем он положил пинцет и открыл флакон с бензином, перевернул зажигалку вверх дном и открутил пробку, чтобы залить бензин. И вдруг замер.
– Там какая-то нитка.
Я посмотрела и убедилась, что так оно и есть.
– Мне ничего не говорили про нитку.
– Не обращай внимания, – взмолилась я. – У тебя так хорошо получалось. – При этом я старалась не смотреть на разбросанные по полотенцу детальки.
Ирвинг вставил новый кремень, но в его движениях явно поубавилось уверенности. Эта нитка его доконала. Когда он собирал зажигалку, я заметила, что у него дрожат руки. Но он продолжал делать свое дело и, на мой взгляд, прекрасно справился. Он вставил все обратно, за исключением одной или двух деталек. Зажигалка приобрела прежний вид, и все было хорошо – если не считать того, что она не работала.
С минуту Ирвинг тупо смотрел на нее, потом открыл окно, глубоко вдохнул в себя воздух и с размаху запустил туда зажигалкой.
А я? Я сделала то, что сделала бы любая хорошая жена на моем месте. Выбросила оставшиеся детали и закрыла окно. Вот и вся история с зажигалкой. Теперь можете вы представить себе Ирвинга с фотоаппаратом?
О, я могла бы продолжать и поведать, как нас едва не убило током во время схватки с электрической кофеваркой и как мы вырубили во всем отеле электричество, в первый раз пытаясь включить новый кондиционер. Но зачем утомлять вас нашими мелкими промахами? Скажу лишь, что Ирвинг смотрит не только на Джона Гленна как на высшее существо, которое запросто управляется со всеми кнопками и рубильниками внутри космического корабля, но также полон уважения к обезьяне, выполнившей пробный полет. И я вполне разделяю его восхищение. Потому что, какие бы бананы ни скармливали нам с Ирвингом, мы бы ни за что не нажали на нужные кнопки.
Поэтому когда возникла необходимость сфотографировать Жозефину, мы не стали играть в «я сделаю это сам». После всестороннего рассмотрения и консультаций со знакомыми мне удалось выйти на выдающегося собачьего фотографа. Его рекомендации ошеломили нас. Казалось, он не пропустил ни одной знаменитой голливудской собаки. К тому времени этот человек только что открыл студию в Нью-Йорке. Он заверил нас, что у всех голливудских собак была уйма недостатков. С помощью ретуши ему удавалось устранять двойные подбородки, увеличивать куцые хвосты и удлинять уши. Это был мастер своего дела. Познакомившись с Жози, он заявил, что уберет какой-нибудь дюйм с ее живота, но что касается остального, то она не нуждается в приукрашивании.
Жози посетила салон красоты и вернулась оттуда вся в бантиках. Мне не пришлось долго учить ее позировать: я просто показала ей конфету и дала понять, что она получит ее после щелчка фотокамеры.
После третьей конфеты Жози так и рвалась сниматься. Подозреваю, что ею втайне завладела мысль стать профессиональной фотомоделью. Она садилась, поворачивалась, вставала и даже чавкала. Говорю вам: эта собака способна на все ради меня и конфет.
Знаменитый фотограф не остался равнодушным к ее чарам.
– Необыкновенный шарм! Это будет великолепный снимок! А что касается животика, то у меня есть замечательная подсветка. Но что за мордочка – просто конец света! А уши! Ей нужно сниматься в кино. У меня еще не было клиентки с такими глазами. Я должен снять ее крупным планом. Это человеческие глаза, в них светится мысль. Дитя мое, перестань жевать эту гадость. А теперь открой свои дивные глазки. Открой их, моя прелесть.
«Прелесть» послушно захлопала ресницами. Она также сочла фотографа необыкновенным человеком.
Фотограф продолжал суетиться:
– Нужно будет послать снимки в «Вог». Там их с руками оторвут. В свое время они уговаривали меня идти к ним работать. Но я отказался. Терпеть не могу снимать этих пошлых красоток. То ли дело работать с Жози: это просто конец света!
Убирая фотопринадлежности, он продолжал расхваливать Жози – как она поразительно фотогенична. Я уже представляла себе, как покажу матери Бобо Эйхенбаума портрет Жозефины в «Воге» – на всю страницу! Жози в окружении стройных манекенщиц!
Естественно, когда он запросил сто долларов, я не стала торговаться. Он собирался сделать несколько фотографий восемь на десять, чтобы предложить на обложку в «Лайф». Этот журнал уже много лет умоляет его о сотрудничестве.
На прощание он расцеловал нас обеих.
– Тяжело расставаться с вами, мои дорогие, но я должен спешить. Через неделю получите пробные отпечатки.
Мы долго смотрели вслед. Казалось, Жозефину также огорчила разлука с этим человеком. Он сделал не менее семидесяти пяти кадров и навсегда стал для нее олицетворением семидесяти пяти конфет.
Фотограф сдержал слово и прислал пробные отпечатки: всего через пять дней. Я вскрыла конверт и не поверила своим глазам. Если бы я лично не присутствовала при съемке, то решила бы, что это дело рук Ирвинга. Семьдесят пять кадров! Семьдесят пять чернильных клякс – вот что это было такое! Ни глаз, ни мордочки, ни зубов, ни ушей – одно сплошное чернильное пятно. Рисунок из серии тестов Роршаха.
