Тамерлан сошелся в поединке с ханом и, распалясь гневом, зарубил его. Он рубил левой рукой, — правая рука и правая нога были обессилены старыми ранами.
Даже охнуть не успел под саблей железного хромца хан — рухнул под копыта своего коня.
И тогда дрогнула и побежала Золотая Орда.
Только один человек продолжал бой. Джанибек.
Уже многие люди Тимура погибли от руки бесстрашного юноши, а Джанибек будто не чувствовал усталости.
И тогда Тимур сказал свите:
— Не убивайте его, а возьмите в плен. Мои джигиты могут поучиться мужеству у этого мальчишки.
Всадники убили под Джанибеком коня и толпой бросились на юношу.
Утром перед шатром Тимура вырыли глубокую яму и посадили туда Джанибека. Железная цепь оплела его руки.
И вот Тимур пришел к яме. И заглянул в нее.
Он улыбнулся и промолвил спокойно:
— Я ценю твою храбрость. И я могу подарить тебе пощаду, чтобы ты всю жизнь славил железное имя Тимура.
— Уйди, царь, — сказал Джанибек. — У меня и так мало света в яме.
Но старый Тимур не обиделся.
— Когда твое сердце, — произнес он, — остынет в этой яме и слова твои будут благоразумнее, ты скажешь страже. Она позовет меня.
И два воина стали сторожить пленника.
Прошел месяц, и еще месяц, но сердце Джанибека по-прежнему было крепкое, как кремень, которым высекают огонь.
По стану великого Тамерлана зашелестел шепот злобы и восхищения.
— Его надо убить, отрезав ему раньше язык, — говорили одни. — Он, как зараза, этот мальчишка.
— Его надо отпустить с почетом. Мужество пленника прекрасно, ибо он один среди врагов, — говорили другие.
И слухи эти пришли к дочери Тимура.
Она была красива — и знала это. Но девушку мало радовали ее гибкая фигура и прекрасное лицо. Кому нужна красота только для себя? А царевна не видела рядом никого, кто мог понравиться ей.
В льстецах и рабах не было недостатка, и те и другие часто отличались красотой. Но не от кого было услышать разумное смелое слово, слово наперекор. А ведь только настоящий человек может спорить с сильными.
Жизнь не сохранила нам имени царевны, и позволь мне назвать ее Саодат.
Тимур любил дочь сильно и нежно. Он долго не хотел брать ее в путь, говоря:
— Зачем мне одному и слава и власть? Я согнусь под их тяжестью, если не разделю ее с теми, кого люблю. В бою умирают, и если ты умрешь, что мне останется в жизни, кроме горя?
— Ты говоришь неразумно, отец, — возражала Саодат. — Тебя тоже могут убить враги. И я тоже люблю тебя.
И царь вынужден был согласиться.
Шло время. В походном шатре Саодат, куда она возвращалась из боя, жили две пары голубей. Это были редкие птицы. Их привезли из стран, покоренных Тимуром.
Царевна проводила с птицами все свободное время. В тихие вечера прислужницы поднимали полог шатра, и голуби медленно плавали в воздухе. Царевна следила за их полетом и завидовала им, имеющим крылья...
Старый Гафур-ока на минуту замолчал, покопался в карманах халата и, отыскав там немного конопли, бросил ее голубям. Птицы стали спокойно клевать зерно.
— Я уже сказал: слухи о Джанибеке пришли к царевне. Она захотела увидеть пленника.
Когда наступила ночь, Саодат тихо приблизилась к яме и посмотрела вниз.
Но стража скрестила копья, и один джигит взмолился:
— Не губи нас. Если узнает Тимур, нам не сносить головы.
— Джигиты, — отозвалась Саодат, — вам нечего бояться. Так повелел отец. Это ложь, но я беру ее на себя.
И тогда стража убрала копья, и царевна по ступенькам, вырубленным в земле, спустилась к пленнику.
Прошло немало времени, прежде чем стража услышала голос оттуда, из глубины.
Это был голос царевны, и она говорила:
— Свет луны слаб, но, мне кажется, я разглядела твое лицо, Джанибек. Твой ум и твою душу я тоже вижу, батыр. Аллах ничего не пожалел для тебя.
И был на это ответ Джанибека:
— Ты дочь моего врага и мой враг. Уйди, царевна.
— Это не слова твоего сердца, — возразила Саодат. — Это — звон цепей на твоих руках. Ты тоже мой враг, но я пришла к тебе. Война — зла, она разделяет людей, а мир создан для счастья и любви.
Пленный засмеялся и промолвил:
— Ты много раз видела бой, Саодат. Твои джигиты убивали людей, и джигиты врага убивали твоих джигитов. Почему ты не сказала отцу, чтоб он обуздал войну?
— Я раньше не знала того, что знаю теперь, — тихо ответила Саодат.
— Мне нужна тишина, чтоб подумать перед смертью, — сказал непокорный Джанибек. — Оставь меня одного, царевна.
— Хорошо, я уйду. Но позволь мне прийти завтра.
— Дочь царя может не спрашивать об этом. Приходи, если мне не отрубят голову.
Весь день царевна не выходила из шатра. Она смотрела, как ласкают друг друга голуби, и непонятное чувство грусти и счастья волновало ей грудь. И еще ей казалось, что сегодня солнце ленится уходить с неба.
Наконец наступила ночь. И стража убрала копья, и царевна сошла вниз по ступеням, вырубленным в земле.
Опять долго ничего не было слышно, и опять первой заговорила Саодат:
— У меня нет друзей, Джанибек. Поклонники и льстецы есть. Раньше мне казалось, что этого вполне достаточно. Теперь вижу — ошибка. Один друг — не мало, а тысяча — не слишком много. Даже для царей. Или их куют из железа?
— Много слов — кладь для осла, царевна. Скажи коротко — что тебе надо?
— Скажу, Джанибек. Мне скучно без тебя. Я не знаю, что́ это?
Джанибек долго не отвечал. Потом сказал:
— Ты, как серебряный тополь, царевна. Даже облака не достигают твоей вершины. Зачем тебе любовь бедняка?
Подумав, царевна ответила:
— Может, я и вправду стою высоко. Но поверь мне, — не так высоко, чтобы не увидеть на земле свое счастье. И еще: макушка высокого дерева — ближе к ударам молнии.
— Нет, царевна, — возразил Джанибек, — мне не нужна твоя любовь. Ты хочешь научить лягушку плавать, бросив ее в кипяток. Через день-другой царь отсечет мне голову. Когда тебя любят — трудней умирать.
— Я помогу тебе бежать, Джанибек.
— Не надо.
— Я хочу надеяться, что ты передумаешь.
— Что ж, хорошие надежды — уже половина счастья. Иди спать, девушка.
Медленно тянулся этот день в жизни царевны. Все песни голубям были спеты, все украшения вынуты из ларцов, надеты и снова спрятаны, а ночь все не приходила, и солнце торчало в небе, будто его приколотили гвоздями.
Перед сумерками зашел в шатер Тимур.
— Что с тобой? — спросил он у Саодат, взглянув на ее лицо. — Не больна ли ты?
— Это пройдет, отец, — был ответ. — Я велела оседлать коней, чтобы из конца в конец пересечь степь под луной. Если я загоню одного коня, пересяду на второго.
