– А вы помните, что им надо резать хвосты? – спросил нас Вася.
– В книге написано: чем раньше, тем лучше, – пробасил Андрейка.
– Придётся везти в город, в ветеринарную лечебницу, – сказала я. – Уложим всех в корзину, затянем марлей…
– А Манюня? И её везти?
Решили мы так: Вася поедет в город, пригласит к нам ветеринара из охотничьего общества – путешествие всего семейства слишком сложно.
Ветеринар приехал.
Он осмотрел щенков, сказал, что ребята неплохие, особенно хороши Биська и, как это ни странно, Малявка. Хвалил масть, уши, ещё какие-то статьи. Велел давать всем глюкозу, вливать пипеткой в рот, а Малявке витамины: у неё, видите ли, авитаминоз. И ещё велел, когда подрастут, кормить обязательно тёртой морковью. Я уж и так через день стирала щенкам подстилку, а тут ещё тёртая морковь, – кошмар какой-то!..
Потом ветеринар приступил к делу. Мы боялись, что обрезание хвостов – мучительная операция. Но ветеринар, седой, элегантный старичок, похожий на профессора-медика, успокоил, что малыши ничего не успеют почувствовать. Из книги мы знали, хвосты обрезают спаниелям для того, чтобы во время охоты за утками они не поранились осокой.
Ладно, резать так резать…
Ветеринар вскипятил инструменты. Манюня тревожно смотрела на него и на нас с Васей. (Андрейку мы выгнали, чтобы не мешал.) Она словно спрашивала: в чём дело? Он не обидит моих детей?
– Вы всё-таки лучше уведите её ненадолго, – посоветовал ветеринар.
Я надела Манюне поводок; она, недоверчиво оглядываясь, пошла за мной в сад. Но, дойдя до забора, стала бешено рваться назад. Я успокаивала, гладила её.
– Готово, кончено! – крикнул с балкона Вася. Манюня тотчас, вырвав поводок, пулей понеслась домой.
Операция прошла легко. Один Биська, слепой, слабый щенок, оказал сопротивление: вцепившись беззубыми дёснами в рукав державшего его Васи, он трепал этот рукав из стороны в сторону как врага! Сейчас малыши лежали колбасками друг возле друга с забинтованными обрубками хвостиков. Утомлённые переживаниями, они крепко спали…
Через две недели щенки уже бойко смотрели на мир.
Он казался им, наверно, огромным, интересным и страшным. Только возле матери было привычно и спокойно. Насосавшись молока, они часами кувыркались, влезали друг на друга, кусались и кусали Манюнины уши, хвост, засыпали в самых невероятных позах, как бы внезапно одурманенные сном: у матери на шее, уткнувшись носом братцу в бочок, кверху ногами. Малявка, например, любила спать на спине, растопырив лапки. Они точно так же кувыркались возле меня, когда я выносила их в сад, засыпали у меня на шее или под боком. Любопытно бы узнать, за кого щенки принимали нас? Они удивительно быстро научились различать мой голос. Я звала:
– Ко мне! Ко мне!
Сшибая друг друга, табунок несся по комнате к блюдцу с молоком; толкаясь, все четверо выстраивались вокруг блюдца и жадно лакали, фыркая, захлебываясь, дружно тряся короткими белыми хвостиками.
А вот была потеха, когда мы однажды положили на пол (по совету ветеринара) огромную кость.
Первым подкрался к ней силач Биська. Обнюхал, стал карабкаться, по дороге цапая кость зубами, срываясь и упрямо штурмуя высоту. Хитрая Томка, помаргивая длинными ресницами – честное слово, у неё были длинные загнутые ресницы! – пристроилась у кости внизу, где торчал хрящик. Старательно, как взрослая собака придерживая хрящик лапой, пыталась глодать его. Малявка сердито тявкала, прыгала на кость, падала и, наконец, нахально отвоевала у Томки хрящик.
Манюня наблюдала эту сцену со стороны. Была ли голодна или нет, она и позже всегда давала щенкам вдоволь порезвиться у кости и только тогда, зарычав – хватит, мол, налакомились! – отнимала и начинала грызть её сама…
* * *
Двое незнакомых мужчин остановились у калитки нашего дома. Их привела со станции ватага ребят. Ребята галдели:
– Здесь они живут! А вы кто? Охотники? Уй ты! За щенками приехали? Щенки у них мировые. Один к нам на участок вчера залез. Гавкает уже…
Я спустилась, провела приехавших в дом. Охотники узнали в охотничьем обществе, что у нас есть месячные спаниели, и приехали за ними.
Грустно нам стало.
Этот месяц, хоть вместо отдыха была сплошная возня с малышами, доставил всем столько радости!
Охотникам нужны были щенки в отъезд – куда-то очень далеко в Сибирь. Я сказала:
– Что ж, выбирайте.
Манюня с детьми лежала на подстилке в загоне. Мы отгородили в комнате угол досками, через которые все четверо очень быстро научились переваливать, как через крепостные стены.
Охотники присели у загона. Манюня смотрела на них пытливо, но без страха. Наверно догадалась: пришло время расставаться с детьми, они стали самостоятельными.
Щенки сначала, как обычно, барахтались и дрались, но вдруг, почуяв чужих, сбились в кучу. Биська первым перевалил доску и стал обнюхивать сапог одного из охотников. За Биськой потянулась Малявка. Что-то ей не понравилось в новом запахе, она тявкнула. Только Томка приветливо двигала хвостиком, трясла длинными ушками. Охотник пощёлкал пальцем, позвал, как и я:
– Ко мне! Ко мне!
Малявка не шла. Биська заворчал, как настоящий пёс. Ласковая Томка пошла охотно. Один из охотников сказал:
– Я вон ту возьму, с коричневыми пятнами! – Это про Малявку.
– А мне этих двух давайте: мордастого и красавицу. (Биську и Томку.) Нам для питомника и на племя. Подходящие.
Итак, оставался непристроенным самый тихий, спокойный щен. К этому времени он уже получил кличку «Прудон» за то, что оставлял бесчисленное количество лужиц – прудов. Прудона мы решили подарить Андрейкиному товарищу.
Прудон, или Прудик, был, наверно, менее породистый: ушки у него подгуляли, были коротковаты, и шерсть ещё не волнилась, хотя у Малявки уже завивалась. По характеру Прудон был в Манюню, уравновешенный такой, смирный. Не отличался азартом, как Малявка; не вынюхивал всё на свете, как Томка; не свирепел, как Биська.
Охотники уехали, забрав щенков. Андрейка печально и угрюмо проводил их глазами, стоя у калитки, как провожала когда-то меня с Манюней её маленькая хозяйка Зоя. А на другой день я решила увезти и Прудика: наш отпуск и Андрейкины каникулы подходили к концу.
Не будет ли тосковать Манюня, лишившись сразу всего потомства? Правда, она уже тяготилась последнее время своими выросшими бесцеремонными детьми, всё чаще оставляла их и лежала одна, отдыхая.
В городе я отнесла Прудика Андрейкиному другу, сама хотела задержаться дня на два. Но на следующий же вечер меня вызвали к телефону.
Говорил кто-то незнакомый:
– Вам просили срочно передать – вашей этой… собаке плохо! Тоскует без щенков, не ест, и началась грудница.
