ФИЛЬМ ШЕСТОЙ
Спору нет, канадские леса чрезвычайно живописны, но английские лесные просторы не менее интересны, чарующи и столь же полны жизни. Для съемок лиственного леса зимой и в весеннюю пору мы выбрали обширный лесной массив Нью-Форест в Хэмпшире. Определение «нью» (новый) здесь не очень подходит — лес был посажен еще во времена Вильгельма Завоевателя в 1079 году, так что этому огромному шелестящему лесному поясу на самом деле уже почти тысяча лет. На мой взгляд, выбор оказался необычайно удачным — в течение нескольких лет я жил невдалеке от этого леса, и он, с его богатой флорой и фауной, стал для меня местом многих удивительных открытий.
Сейчас лес занимает площадь в 38 000 гектаров, в основном это редколесье. Иногда встречаются участки реликтовых и декоративных деревьев, луга, вересковые пустоши и заросли кустарников. Когда-то лес служил королевскими охотничьими угодьями. Местным жителям было даровано право, сохранившееся и по сей день, пасти свиней, коров, лошадей и другую домашнюю живность по всей округе за исключением специально огороженных участков, где молодая поросль была защищена от слишком назойливых знаков внимания, оказываемых оленями и домашней скотиной. Хотя в наши дни лес перестал быть местом королевских охот, он приобрел статус национального заповедника благодаря большому количеству редких обитающих в нем видов животных и растений. Нашим проводником в этом восхитительном лесном уголке, одном из красивейших в Европе, стал Саймон Дэви, высокий, симпатичный юноша, большой энтузиаст и тонкий знаток природы этой местности.
Желание Джонатана разместиться как можно ближе к лесу представлялось вполне уместным, поскольку ничто так не выматывает и не раздражает человека, как необходимость ежеутренней часовой поездки к месту назначения. Тут нам повезло, так как Джонатан обнаружил в самой чаще леса небольшую гостиницу «Брэмбл Хилл». А вот счел ли добрый, но незадачливый ее хозяин капитан Проуз своей удачей наше пребывание у него, так и осталось невыясненным. Боюсь, мы стали для него настоящим испытанием. Ко времени нашего отъезда он наверняка пришел к выводу, что все участники съемочных групп если и не полностью невменяемы, то немногим уступают деревенским дурачкам. С самого приезда мы взяли явно неудачный старт, причиной которого стал пустячный инцидент с покрывалом.
Непонятно почему, но на сей раз Джонатан проявил несвойственную ему трогательную заботу о кинозвездах. Перед нашим прибытием он счел своим долгом подняться в будущее обиталище главных героев, чтобы лично убедиться, вполне ли подходит для нас его обстановка. Учитывая царивший в гостинице безупречный порядок, я не представляю, как мысль о том, что что-то может быть не так, вообще пришла ему в голову. Обнаружив двуспальную кровать, покрытую немного безвкусным, но вполне безобидным покрывалом, Джонатан вдруг решил, что созерцание подобной аляповатой вещицы вызовет столь бурный протест наших артистических натур, который можно было бы сравнить разве что с гневом покойного лорда Кларка при виде непотребных надписей на стенах Шартрского собора. Не колеблясь, он сдернул несчастное покрывало с кровати и запихнул его в шкаф. В полной уверенности, что отныне наши утонченные эстетические чувства не будут подвергнуты испытанию, он отправился нас встречать.
Пока Джонатан был занят этим ответственным делом капитан Проуз, чей всевидящий взор проникал везде и всюду, самолично обошел наши апартаменты. Обнаружив кровать, так сказать, обнаженной, он не успокоился до тех пор, пока не нашел злополучное покрывало и не возложил его на законное место. Когда мы добрались до гостиницы, Джонатан, все еще терзаемый приступом заботы об актерах (к сожалению, редкой у режиссеров), опередил нас с нашим багажом. Первое, что бросилось ему в глаза, было лежащее на кровати покрывало. Издав мучительный стон, он схватил покрывало и снова схоронил его в шкафу. Не успел он покончить с этим, как мы с Ли в сопровождении капитана Проуза вошли в комнату. Орлиный взгляд капитана остановился на кровати. Лицо его выражало полное недоумение.
— Позвольте, где же покрывало? — поинтересовался он.
Вопрос был, конечно, риторическим, но Джонатан почувствовал, что должен на него ответить.
— Покрывало? — внезапно охрипшим голосом переспросил он.
— Да, — уточнил капитан Проуз, — на этой кровати лежало покрывало. Я сам положил его сюда. Но кто-то, неизвестно зачем, убрал его в шкаф. Интересно, где же оно?
— В шкафу, — чуть слышно сказал Джонатан.
— В шкафу? — спросил капитан. — Опять?
— Да, — подтвердил Джонатан.
— А откуда вам это известно? — спросил капитан. — Я сам его туда положил, — ответил Джонатан тоном человека, признающегося в детоубийстве.
— Вы положили его туда? — изумился капитан.
— Да, — обреченно вымолвил Джонатан.
— И в прошлый раз это сделали вы? — Будучи человеком военным, капитан Проуз во всем любил полную ясность.
— Да, — ответил Джонатан.
— А с какой целью? — с подозрительным спокойствием спросил капитан.
В течение последовавшей долгой паузы все смотрели на Джонатана, залившегося таким пунцовым румянцем, ответу которого позавидовал бы любой уважающий себя гелиотроп.
— Потому что я думал, что им оно не понравится, — извернулся он наконец, свалив таким образом всю вину на ни в чем не повинных приезжих. Подобное лукавство могло бы сбить с толку кого угодно, только не капитана, имевшего за плечами солидный опыт общения с новобранцами, которые, будучи пойманными в самоволке, плели всякие небылицы.
— Я абсолютно уверен, — ледяным тоном начал он, — что, если мистеру и миссис Даррелл не понравились бы покрывало или накидка, они сами сообщили бы мне об этом. Прятать же покрывало в шкафу не входит, насколько мне известно, в обязанности режиссера. Более того, я нисколько не сомневаюсь в том, что, решив подходит им покрывало или нет, мистер и миссис Даррелл выскажут свое суждение непосредственно мне, без вмешательства третьих лиц.
Засим он с достоинством поклонился и покинул помещение — как раз вовремя, ибо мы с Ли в припадке безудержного веселья, повалились прямо на непокрытую постель.
Стояла середина осени, и утренний лес, где мы начали съемки, был великолепен. В одних местах листва все еще была живой, переливаясь зеленовато-золотистым, в других — листья медленно умирали и огромные деревья
— лимонно-желтые, цвета леденцов, коричневато-золотистые, цвета хереса и огненно-рыжие — застыли в неярком свете раннего осеннего утра. Среди ветвей, словно хвосты бумажных змеев, струились тонкие прядки тумана. Воздух был так холоден, что можно было видеть собственное дыхание; все вокруг было пронизано хрупким сиянием чистоты. Тонкие ручейки, поблескивая и лепеча, прокладывали извилистый путь в черной и благоуханной, словно рождественский пирог, земле, под пологом соборных нефов гигантских дубов и буков.
