И вот в тихую весеннюю ночь он уже добрался до высочайшей земной вершины — туда, куда не проникал еще ни один человек. Под ним носились облака. Ни одного звука не доносилось снизу. Не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Звезды блестели во всей своей красе и величии, и лучи их образовывали перед ним как бы серебристый мост, по которому он мог вознестись до преддверия неба. И он шел по его блестящей стезе с широко разверстными очами, не оборачиваясь, все выше и выше...
— Не дрожать, — сказала ему звезда справа.
— Не оборачиваться, — сказала ему звезда слева.
— Все забыть, — прибавила ему блестевшая перед ним яркая звезда и при этом поглядела на него с глубокой, бесконечной грустью...
И юноша не дрожал, не оборачивался и держал наготове ключ, так как теперь он был уже недалеко от преддверия вечности.
— Все забыть! — повторила звезда, и юноша был готов уже вложить ключ в замок, который переливался всеми цветами радуги.
— Все забыть! — повторила она ему еще раз, — забыть и зеленеющую землю, и свою молодость, детство, все забыть и навсегда. Забыть свою родину, забыть своих братьев и сестер, отца, забыть вскормившую и взлелеявшую тебя дорогую мать...
Тут рука юноши не выдержала и дрогнула. Он обернулся... и в ту же минуту с грохотом с серебристых лучей звезд сквозь облака полетел на зеленеющую, оживающую весной землю.
Долгое время лежал он тут, как бы погруженный в глубокий сон. Когда проснулся и осмотрелся кругом — все исчезло, как сновидение, и только в руке продолжал он держать свой золотой ключ, который за ночь превратился уже в весенний цветок и пускал корни в дорогую для юноши зеленеющую землю — его родину...»
Примула была известна с самой глубокой древности и считалась лекарственным цветком Олимпа. Древние греки называли ее «додекатеон», т. е. цветок двенадцати богов3, и верили, что в нем заключается целебное начало против всех болезней — следовательно, он являлся чем-то вроде той всемирной панацеи — лекарства от всех недугов, которого так тщетно доискивались в средние века. Кроме примулы впоследствии это свойство приписывалось также жирянке (Pinguicula vulgaris) и некоторым другим растениям. Но у греков оно исключительно приписывалось нашему первоцвету (Primula officinalis), и об его происхождении говорилось, что он возник из тела умершего от любви юноши Паралисоса, которого боги из сострадания и превратили в это ароматическое растение. Вследствие этого в древности им преимущественно лечили от паралича (paralisis) и болей в сочленениях, так что в медицине и до сих пор его называют нередко параличной травой (herba paralisis arthrica).
В чудодейственную силу примулы верили также и древние кельты, и галлы. У них она носила название самолус и собиралась с большой таинственностью, натощак и босиком их жрецами (друидами). При собирании жрецы эти, сверх того, должны были просовывать собирающую руку под левую полу одеяния и, сорвав цветок, не глядя, прятать в платье, так как только в таком случае растение вполне сохраняло свою целебную силу.
Сок этого цветка входил у друидов также в состав знаменитого любовного напитка «фильтра», который варился в полночь из вербены, черники, мха, пшеницы, клевера и меда. Но тогда цветы надо было срывать до наступления новолуния. Составленный таким образом напиток ставился на огонь, и молодые девушки-жрицы должны были разогревать его своим дыханием до тех пор, пока он не закипит. Напиток этот считался всемогущим. Достаточно было выпить несколько капель, чтобы воспылать сильнейшей любовью к тому или той, которыми он был поднесен.
Подобные любовные зелья существовали уже и в древности, и рассказывают даже, что известный писатель Апулей, живший во II веке н. э., воспользовался подобным напитком, чтобы влюбить в себя и заставить выйти за него замуж богатую пожилую вдову по имени Пуденция, причем будто даже составлял и самое зелье. Родственники этой вдовы привлекли его в суд, указывая, что ей уже 60 лет и что, вдовея более 15 лет, она никогда даже не выказывала желания выходить вторично замуж. Да и сама вдова, как говорят, подтверждала, что он ее околдовал своим питьем. Однако Апулей сумел так ловко защитить себя, что выиграл процесс.
Кроме сока растений в состав этих любовных зелий входили и разные еще горячащие кровь вещества, как, например, шпанские мушки, мясо рыбы реморы и особенно какое-то оригинальное вещество, носившее название гиппоман и представлявшее черный нарост, появлявшийся, будто, иногда на лбу новорожденных жеребят.
Вера в сверхъестественное влияние примулы, распространенная столь сильно в средние века, перешла в более близкие нам времена. В Пьемонте верят и до сих пор, что она обладает чудодейственной силой отвращать наваждение диавола, прогоняет бесов и заставляет выступать из земли кости невинно погибших людей. В Бретани говорят, что она причиняет лихорадку детям, когда они долго ею играют. А у малороссов цветы эти называют «ряст»4 и считают талисманом, охраняющим жизнь.
Нарвав этих цветов, их бросают на землю и топчут ногами, приговаривая: «Топчу ряст, дай Боже его понатоптати и следующего года дождатися».
От этого обычая даже произошла малороссийская поговорка, когда хотят сказать, что кому-нибудь осталось недолго жить: «Уж ему ряста не топтать».
Но кроме этих чудодейственных влияний примуле приписывалось и приписывается еще магическое свойство известной разрыв-травы — открывать скрытые клады, что особенно часто случается, по словам немецких крестьян, если ее найти в цветущем состоянии в ночь под Рождество или в день заговенья на масленице.
В это время, по их поверью, на полях появляется нередко одетая в белое женщина с золотым ключом, в короне на голове (по всей вероятности, это древнегерманская богиня Фрея), и все сорванные в ее присутствии примулы получают свойство открывать спрятанные сокровища.
Так, однажды глубокой осенью один пастух нашел у развалин замка Бланкенборк, в Швабии, такую примулу и, заткнув ее за шляпу, пошел домой. Вдруг он почувствовал, что шляпа его сделалась удивительно тяжелой. Сняв ее, он увидел, что цветок его превратился в серебряный ключ. В то же время перед ним выросла, как из земли, белая женщина, которая сказала, что может открыть этим ключом еще никогда не открывавшиеся двери Гиршберга и взять оттуда все, что ему понравится, но только пусть не забудет там «самого лучшего». Пастух пошел, набрал там полные карманы сокровищ, но впопыхах самое лучшее-то (цветок примулы) и забыл, и потому, когда вздумал вновь идти туда, то ни места, ни сокровищ уже более не нашел.
То же самое случилось в другой раз и с одним пастухом овец. Нарвав в такое же время примул, он был приведен такой же белой женщиной на место клада, и его цветы вдруг превратились в ключи. Одним из них он отпер очутившуюся пред ним внезапно дверь и увидел, к величайшему своему удивлению, перед собой целый ряд ящиков, наполненных овечьими зубами. Не зная, что с ними делать, машинально он набрал их несколько пригоршней и, наполнив ими свои карманы и забыв совсем о ключе-цветке, пошел домой. Между тем ночью все эти зубы превратились в чистое золото. Тогда он решил снова идти на это место, но найти его более не мог, так как, так же как и первый пастух, забыл там «самое лучшее».
