Мы обе плакали сильно и долго. Слезы — вода, да иная вода дороже крови.
В марте семнадцатого года Адриан Егорыч Желтухин прислал ко мне Левушку.
— Тебя этот лабазник зовет, — хмуро объяснил Левушка, — помиъает он.
Я пошла к Желтухину.
Проходя по двору, заметила, что голубятни возле конюшни нет и на том месте сложен штабель дров.
Адриан Егорыч был в кровати, и тонкие прозрачные руки, как плети, лежали поверх одеяла.
— Пришла? — усмехнулся он. — Хоронить пришла?
— Вы сами звали, Адриан Егорыч.
— Звал. Только думал, раньше придешь. Чтоб пожениться... А теперь вот... видишь — не продышу до завтра...
Вздохнул, и больная усмешка исказила его лицо:
— Жизнь пережить — что море переплыть: побарахтаешься да и ко дну.
Спросил устало:
— Тебе денег оставить немного? Нет? Ну, смотри, как знаешь.
Потом заплакал,сказал:
— Не поминай меня лихом, Наташа. Знаю: плохо сделал. Разбил тебе счастье и от Якова, может, отвадил. Что ж делать было? Любил я тебя и о счастье своем думал. Видишь, как вышло: никому оно не досталось...
Наталья Степановна отвернулась от меня, вытерла украдкой слезы, положила варенья в розеточку:
— Вот и завековала я в девках. Жизнь прошла без любви, выходит — без радости. Вы не подумайте, что жалуюсь. На себя ведь не жалуются.
Помолчав, вернулась к прошлому:
— Какая ни есть жизнь, а время идет. Вжилась я кое-как в эти тяжкие дни, но все равно не могла забыть Яшеньки. Не родня, а в душу он мне вьется, милый.
Уже после революции шла по Тверскому и увидела Катю. Рядом с ней шагал мужчина, виделось — намного ее старше. Оказалось: муж.
— Ты видела Якова? — спросила Катенька.
У меня ноги осеклись, и сердце где-то заколотилось в горле.
— Где же он? — только и спросила.
— Уехал к родным в Юрюзань. На Урале это.
— А что же ко мне не зашел? — заплакала я, — Зачем говорил, что любит меня?
— Он-то тебя любил, Наташа, да ты его не любила, — сказал Катенькин муж и сердито отвернулся. — Потому и уехал.
— Вот и вся моя история, — сказала Наталья Степановна, подливая мне холодного чая. — Осталась я одна, как выпь на болоте... Старуха уже, а все люблю его. Говорят: любовь — кольцо, а у кольца нет конца.
Теперь мне одно осталось: увижу где голубей и как будто к любви своей молодой возвращаюсь. Кормлю птиц, а сама Яшу себе представляю и думаю о всем, что позади. Есть и нынче такие девушки: нет чтобы на человека посмотреть, на душу его, в сердце заглянуть. А услышат, что охотник он или геолог, или еще кто — и спиной повертываются. Нехорошо это: от старого времени корешки...
Мне не терпелось задать Наталье Степановне один вопрос. Она это заметила и грустно улыбнулась:
— Вы, верно, о Яше узнать хотите? Нет, не женился. И он бобылем живет...
И она заплакала, уже не скрываясь, и я не мешал ей, потому что когда поплачешь, всегда бывает легче, даже если все в этой жизни уже позади.
* * *
У себя дома я записал этот рассказ Натальи Степановны и заклеил его в конверт. Аккуратно вывел на письме адрес, который мне дала женщина, и послал пакет в город Юрюзань — Якову Ильичу Солянкину.
Может, еще и не все позади в жизни этой старой женщины?
Может, не все позади.
Мы живем в двухэтажном небольшом доме. В нашей квартире есть отличный балкон, с которого далеко видно на север, восток и юг. Вблизи стоит старый покосившийся домик, а около него — совсем маленький домишко, обитый жестью и выкрашенный в зеленый цвет. В покосившемся домике живет дядя Саша — слесарь цинкового завода. А в зеленом домишке — его голуби. Каждое утро, перед тем, как идти на работу, и вечером, возвращаясь с работы, дядя Саша поднимает своих голубей. В это время бесполезно разговаривать со старым слесарем: он не ответит.
Когда я устаю и больше уже не могу написать ни одной строчки, выхожу на балкон и слежу за дядей Сашей и его птицами.
В детстве я держал голубей, деньги для их покупки и прокорма доставал продажей холодной воды в жарком южном городе. С тех пор у меня сладко щемит сердце всякий раз, когда вижу голубей.
Однажды молодой ту́рман из зеленой голубятни сел ко мне на балкон, и дядя Саша, взбудораженный, появился в нашем палисаднике.
— Сделай милость, — сказал он, — шугани этого вертихвоста!
«Шугануть вертихвоста» не пришлось: он зашел через балконную дверь в комнату и взлетел на мой письменный стол. Тут я его и взял.
Возвращая ту́рмана, я рискнул дать дяде Саше несколько советов по части воспитания и обгона голубей.
Выслушав советы, он хлопнул себя ладонью по колену, широко рассмеялся и вдруг напал на меня:
— Несознательность какая! Я растерялся:
— Как?
— Несознательность, говорю. Чистое безобразие!
— Да ты о чем?
— Ты должен держать голубей!
Я подумал и осторожно спросил.
— А как жена?
— Что жена? — не понял дядя Саша.
— Жена что скажет?
Тут настала очередь думать дяде Саше. Он думал до вечера — и предложил мне великолепный план. На другой день я сказал жене:
— Хочу купить голубей.
Жена всплеснула руками.
— Что скажут соседи?
— Соседи скажут, что у нас голуби.
Жена вышла из комнаты.
Вскоре она вернулась и сказала:
— Нас оштрафует санинспекция.
Я ответил, что придется отложить деньги на тот случай, если действительно санинспекция захочет нас оштрафовать.
Жена хлопнула дверью.
Через некоторое время она опять вошла и заявила:
— Соседка недоумевает, какой прок от этих птиц?
Но и на этот вопрос у меня был заготовлен ответ.
— Скажи соседке, что перо голубей принимается по высоким ценам в ларьках утильсырья.
Два дня мы с женой были в ссоре. Различные неотложные вопросы решали с помощью старшей дочери Ольги и Матвея Ивановича, брата жены, шофера, гостившего у нас.
На третий день я решил пустить в ход главный козырь, придуманный дядей Сашей. И вот обратился к помощи младшей дочери Леночки. Я сказал ей:
— Пойдем, Леночка, в гости к дяде Саше.
И мы отправились к соседу.
Леночке очень понравились голуби, она хлопала в ладошки и кричала:
— Какие красивые голубчики!
— Отлично, — сказал я. — Может быть, тебе чего-нибудь хочется, Леночка?
— Хочется.
— Превосходно. Чего же тебе хочется?
— Мне хочется маленьких голубчиков.
— Решено, — заявил я дочери. — Поехали покупать.
Вернувшись к себе, я отвел Матвея Ивановича в сторонку и громко сказал:
— Ты хотел, кажется, посмотреть город? Поедем.
