– Папань, – позвал от костра Гриша, – котелок вскипел.
– Завари веточками смородины да оставь котелок, пусть стынет.
Анисим передал Грише пакет из листа бадана, полный голубики, и подсел к костру. Напились от души ароматного чаю, котомки навьючили и снова мять тропу.
– Скатится солнышко во-он за тот зубчик горы, – показал Анисим, – якорь бросим на ночевку.
Гриша непрочь был и у горячего ключа остаться, и утку добыть или на хариуса кинуть.
– Ты не заметил, сын, куда затески девались? – тяжело дыша, спросил Анисим, приостанавливаясь.
– Нет, – устало ответил Гриша.
– Дед Витоха колдовал здесь развилок, – с нарочитой веселостью пояснил Анисим. И развел руками: – А тут и развилок не значится, и речки не предвидится. Что ты на это скажешь, Григорий?
– Послушаем, может, ключ отзовется. – Гриша сдвинул на затылок шапку.
Постояли, послушали, сочилась тревожная тишина. В этой стороне Анисиму не доводилось бывать, а если человек в тайге не уверен, тем более к ночи день клонит, и начинает метаться, доброго не жди.
– А чего метаться? – ответил на свои мысли Анисим. – Мы и не предполагали на Шанталык. Тайга во-он какая, – окинул он взглядом вокруг, – где приглянется, там и бросим якорь. Так я говорю, сын?
– А солнце-то где? – показал Гриша на багровый закат.
– Вижу, – сказал Анисим, – свалилось. Пора вить гнездо. Но без воды, как говорится, нет огня, а какая ночевка без костра? Сухоть стоит, такой осени не помнят старожили, – как бы убеждал себя Анисим. – В такую пору с огнем в лесу… полыхнет – и сам никуда не денешься – сгоришь.
Где-то в распадке заныла пищуха.
– Ну вот еще, занюнила, ворожит ненастье, – упрекнул пищуху Анисим. – А надо бы снежку. Давай-ка, Гриша, поищем затески, а заодно и воду приглядывай, ты по этой части везучий.
Пока искали затески, придавили сумерки, деревья стали растворяться, а тайга глохнуть. Грише хотелось присесть на валежину. Он видел, что и отец через силу тянет горбовик. Анисим перекинул ногу через колодину и сел, как в седло, в прохладный мягкий мох.
– Ну чем не кавалерист, только шпор и не хватает, – засмеялся он.
Гриша, вытянув утенком шею из-под котомки, подтянулся к Анисиму и привалился рядом.
– Кто нас гонит? – бодрился Анисим. – Распрягать коней. – И снял с плеча котомку, помог развьючиться Грише. От зыбкого закатного отсвета распадок распирало лесом и давило безбрежным спокойствием.
– Кажется, просвечивает. Не вода ли? – показал Анисим в наметившийся просвет сквозь деревья. – Ты посиди, а я обегу, осмотрю, не может того быть, чтобы не было воды.
Гриша слышал, как шумно и напористо продирался отец сквозь кустарник, отдаляясь, а скоро и совсем затих, словно под воду ушел.
Если бы не поползни, шуршавшие цепкими лапками по стволам деревьев, да не вертлявые пичужки на ветках, Гриша подумал бы, что один остался на всю неоглядную тайгу. Тянуло холодной сыростью. Его пробирал озноб. Гриша решил влезть на кедр, сбить шишек да заодно и поглядеть округу, может, увидит речку. Он присмотрел дерево, подошел и лягушонком подпрыгнул, обхватив руками и ногами дерево, достал первый сук, подтянулся, а дальше пошло, как по лестнице, чем выше, тем больше дух захватывало. Гриша топнул по суку, от содрогания шишки оборвались и глухо застучали о землю у рядом стоящих кедров. Гриша поднялся почти до самой макушки. Перед глазами, насколько можно было видеть, стоял лес, затонув по самые макушки в сиреневый дрожащий сумрак. Сколько Гриша не приглядывался, так воду он и не увидел. Не увидел и Байкала. «Может, смотрю в другую сторону», – подумал Гриша. И прислушался, не идет ли отец. Внизу лес пугал своей черной глубиной. Но Гриша превозмог себя, спустился и стал собирать шишки. Нащупает дырку во мху, сунет руку – а там увесистая, смолевая, холодная шишка.
Анисим ломил напропалую через колодины и чапыжник, и казалось ему – вот-вот он настигнет воду. Ветки больно хлестали по лицу, шуршали по стволам деревьев, и он заламывал их на тот случай, если собьется с пути и придется искать обратную дорогу. «Уж если нет ручья, хотя бы болотина». И вдруг взяло сомнение, в такую сушь какая болотина, он хотел уже повернуть назад, да за деревьями рядом увидел просвет, Анисим выскочил на небольшую поляну, вернее, редколесье. «Что за наваждение, который раз обмишуриваюсь». Анисим получше пригляделся, послышалось, что за кустами взбулькнуло. Продрался сквозь кустарник: повалены деревья, вывороты, как приведения, маячат, а дальше опять стена темного леса. «Тьфу ты!.. Нечистая сила водит, – сплюнул с досады Анисим, – убиться можно». И тут охватила Анисима тревога. Оставил парня. Кажется, уже и обратной дороги не разглядеть. Сколько уж упорол?..
Гриша сидел на колодине, разгоряченный лазаньем на кедр. Сырость студила его плечи, колковатый озноб доставал до костей. Холодный и сырой туман белесо полз из распадка и топил колодину. Гриша встал на колодину, приподнялся на цыпочках, словно хотел заглянуть в завтрашний день. С неба все еще проникал слабый отсвет на землю, и там, куда не достал туман, хромовой кожей блестели листья бадана, а черные вывороты деревьев, казалось, ожили и шевелились. Гриша, затаив дыхание, вслушивался. «Может, заблудился папаня?» – пронзительно саданула мысль. Гриша спрыгнул с валежины и бросился собирать сучья, сшибать трухлявые пеньки и носить их к валежине. И никак не мог унять слезы.
– Папань! – крикнул он, а получился писк – горло село. Гриша набрал побольше воздуха и снова крикнул: – Папань!
«Ань», – откликнулось над головой в отрогах гор. Густая липкая темень настолько сгустилась, что и небо потухло, и листья бадана, и кустарники, и деревья стали слитно черной стеной.
Гриша прижался теснее к колодине, как будто хотел в нее втиснуться, и превратился в слух. Пугая тишину, скрипуче прокричала ночная птица. Гриша через силу давил подступившее рыдание.
Анисим в сотый раз приказывал себе не дергаться, не пороть горячку. Бывало, и рядом в двух шагах от зимовья ночевали люди. В тайге ведь как? Не заготовил вовремя дров – топором грейся, нет воды – и так ладно…
«Напугается сын – вот беда». Анисим отдышался, постоял, послушал и опять на ощупь пошел по заломам держать направление. И спотыкался, и падал, обдирал в кровь лицо. «Так тебе и надо, старый мерин», – ругал себя Анисим и, не чувствуя ни боли, ни усталости, не шел, а бежал и только удивлялся – куда упорол, упорол так упорол.
Гриша вдруг услышал потрескивание сучьев и, сглатывая слезы, вскочил с валежины. И когда осторожный треск прошел мимо, Гриша, перестав дышать, снова услышал, как ломаются и потрескивают сучья, но уже в другой стороне. Так осторожно и быстро мог идти только зверь. «Может, папаню задрал медведь», – резануло по сердцу Гришу. Он лихорадочно нашарил у колодины ружье, взвел курок и замер. Сколько простоял Гриша, не чувствуя тяжести ружья, неизвестно. Наконец, он положил к ногам ружье и, сложив онемевшие ладони у рта, крикнул:
