Затем откроется залив, заросший пальмами, которые стоят на сплошном ковре из невысоких ярко-зеленых растений, похожих на капусту, — когда волна от лодки прокатывается под ними, они колышутся, вздымаясь и опадая. Дальше протянулись лентой тонкие, белоствольные деревья, склонившиеся над водой от тяжести громадных волосатых листьев кроны, усеянной дурацкими желтенькими цветочками, около которых, гудя, увиваются полчища пчел.
Подчас зеленая стена довольно далеко отступает от берега, оставляя место для громадного древесного мамонта, высоко вознесшего свою крону. Его гладкий ствол на сотню футов лишен ветвей, и там, наверху, во все стороны торчат похожие на трубы теплоцентрали громадные сучья, увешанные массой серебристых, развевающихся на ветру лишайников длиной по двадцать футов. Над водой проносятся зимородки величиной с ворону, а на кустах восседают, уставившись на вас, громадные черные птицы со змееобразными шеями. Солнечный свет щедро заливает сверху этот бесконечный карнавал неповторимого и не повторяющегося зеленого великолепия.
Мы построили свой новый дом на высоком берегу, с которого открывался точь-в-точь такой вид. Берег сплошь зарос стофутовыми деревьями, и нам пришлось свалить трех гигантов, чтобы прорубить «окно» к реке. Мы прожили пять недель в этом мире, отрезанные от всего человечества с его заботами. Днем мимо нас среди тихо дышащих на солнце зеленых обрывистых берегов струилась коричневая вода; ночью над деревьями всходила, словно хромированная, луна, бросая на воды ярко-золотое отражение. День сменял ночь, а вода все струилась — вот так, должно быть, она текла бесконечные века, задолго до нашей цивилизации. Мы жили той жизнью, для которой человек поистине предназначен, — жизнью человекообразных обезьян.
Мы познали вкус лесной жизни в первое же утро, когда были заготовлены молодые деревца для постройки домиков.
Меня разбудили яростные вопли Ричи. До меня донеслось:
— Бр-р-р-р! Придушу! — Дальше следовали куда менее пригодные для печати словесные залпы.
— Что случилось, Рик? — окликнул я его из-под противомоскитной сетки.
— Они хлеб воруй, сэр, — возопил он.
— Кто? — простонала Альма, которая в полусне поняла, что дело касается ее личной епархии.
— Обезьянки-янки, очень ужасно много, сэр!
— Обезьянки-янки? — Мы не поверили своим ушам и выскочили из постелей.
Рассветный туман окутывал лагерь, скрывая из виду реку, и висел в прорубленном среди деревьев окне, как белый занавес; на его фоне кружили и сновали тысячи стрекоз. Сквозь дымку был виден Ричи, который метался, размахивая небольшой сковородкой. Вокруг рубинового сияния кухонного очага плясало, щебеча, множество крохотных существ — ни дать ни взять эльфы. Кругом царил полный бедлам. Деревья вокруг дергались и тряслись, как марионетки, которых дергает за ниточки великан-кукольник; что-то носилось по лагерю, срывая крышу из пальмовых листьев с домика Фреда; воздух звенел от щебета и обезьяньей болтовни.
— Эй, Рик, тащи хлеб, быстро! — заорал я.
Фред вынырнул из своего дома, и мы схватили сачки. Никогда я не видел такого дурацкого и смехотворного зрелища, как это: три одетых в пижамы идиота тыкались туда-сюда в тумане, пытаясь ловить неимоверно подвижных обезьянок сачками для ловли бабочек! Ситуация была нелепейшая, и все же нам удалось изловить парочку — они забились под кровать Фреда, прижавшись друг к другу, еще одну обезьянку — в ящике на кухне, где она облизывала сыр, и еще пару — в нашем доме: одна из них зарылась в постель, вереща от ужаса, а вторая пыталась прорваться сквозь стену из пальмовых листьев. Но что бы мы ни делали, отпугнуть стаю было невозможно. Зверьки по-прежнему норовили сцапать наш хлеб, выпекавшийся на раскаленном докрасна листе железа над кухонным костром. Воришки обжигали пальцы и визжали от боли, но отступать не собирались.
Я ни разу не видел, чтобы дикие животные так себя вели, и ни за что не поверил бы своим глазам, если бы четверо свидетелей не убедили меня в том, что я не спал. Эти «обезьянки-янки», как их зовут в Суринаме, — пугливые, робкие маленькие беличьи обезьянки саймири (Saimiri sciurea). Углубляясь в леса Суринама, вы почти всегда встретите громадные стаи этих зверьков, резвящихся на деревьях, весело щебечущих, но только в том лагере на реке Коппенаме я встретил таких бесстрашных и дружелюбных зверьков. В наши владения вторглась стая голов в сто, несмотря на дымящий костер, на присутствие Андре и Ричи и на жуткий шум и грохот, который мы подняли в этом укромном местечке три дня назад.
Для начала наши вновь обретенные любимцы отчаянно нас искусали, но, когда мы угостили их столь вожделенным хлебом с некрепким чаем, они начисто позабыли о своих бедствиях и разрешили трогать себя — конечно, с осторожностью. Беличьи обезьянки питаются орехами и насекомыми, и мы стали их лучшими друзьями, потому что ловили и преподносили им тараканов и жуков. Они с жадностью поедали и освежеванные тушки летучих мышей — остатки с препараторского стола — довольно неожиданное для обезьян пристрастие.
Самое приметное в экстерьере беличьих обезьянок — голова, длинная, узкая и выступающая сзади далеко за линию шеи, что прямо связано с преимущественным развитием определенных долей мозга. Этот вид не является редкостным, но мы все равно были готовы до бесконечности сидеть и наблюдать, как они трудятся или играют, — это неисчерпаемый источник сведений о поведении животных. Обезьянки — зеленой масти, у них золотистые хвостики с черным кончиком и мордочки, которые лучше всего назвать «смышлеными». Окрас обеспечивает им идеальный камуфляж среди толстых лиан, где они проводят почти все время.
Беличьи обезьянки любят проводить время на берегах рек, где ветви деревьев, оплетенные массой лиан, зеленым каскадом ниспадают вниз, к кустарникам. Там саймири целыми днями кормятся и резвятся на солнышке, возвращаясь ночевать в лес только за два часа до заката. Заметив вас, они спускаются на нижние сучья, теснятся там, переговариваясь, и глядят на незнакомцев, склонив головки набок. Самые любопытные, конечно, малыши — матерям буквально приходится тащить их силой, когда стая отправляется восвояси. На древесных кронах у них проложены самые настоящие дороги, устланные таким толстым слоем сломанных веток и сухой листвы, что там можно спокойно устраиваться спать, как в гамаке.
Нас навещали не только игрунки. Спустя несколько дней я поспешно завтракал, в надежде выскользнуть из лагеря под прикрытием утреннего тумана, не разбудив Фреда и Альму, — я заключил с ними пари, что поймаю определенное количество животных в заданное время. Если бы не пари, я нипочем не встал бы в такую рань. Как вдруг деревья у меня за спиной словно расступились, поднялся громкий треск, вниз посыпался дождь листьев; потом снова настала полнейшая тишина. Я замер, прислушиваясь. С высоты, из тумана, донесся одинокий обезьяний голосок — неописуемая смесь щебета, мурлыканья и нежного, очень жалобного хныканья.
