Борис Семенович повез меня к знаменитым собачникам города.
К себе я вернулся с двумя спаниельками. Это были шарики из мягкого пуха, ушастые и глазастые песики.
Никогда я еще не видел таких забавных ребятишек!
Ласковые они безмерно, веселые. Перекатываются по всей квартире, потявкивают забавно, грызут всякую всячину — ботинок, чурку, ножку от стула.
Ну, конечно — малыши, не знают еще — что́ можно, а что́ — нет.
Лада — маленькая, стройная, серая. Бой — посолиднее, покосолапистее, шелковые уши такой длины, что плавают в миске, когда он пьет.
Ночью уходят оба в кухню и ложатся за печкой спать с Пружинкой.
Пружинка — дочь бухарской кошки — еще тоже малышка. Два месяца ей всего.
А утром встанешь — вот что видишь.
Лада лежит, глазами косит, позевывает.
А Пружинка похаживает возле нее, мяукает, подзывает к себе.
Лада совсем закрывает глаза: «Уйди, мол. Не до тебя».
Тогда Пружинка выгибает спину горбом и начинает кататься по полу.
И тут Лада не выдерживает. Она стремглав бросается к кошечке и обеими лапами падает на нее.
Но под лапами Лады — пусто.
Пружинка уже взлетела на стул, со стула — на пианино, с пианино — на дверь, и сидит теперь там с невинным видом, вылизывает свою белую длинную шерстку, посматривает на Ладу и улыбается.
Ей-богу, — улыбается! Скалит ротишко в улыбке и лапками по усишкам своим проводит:
«Что — съела?».
А Бой в это время ходит, как заведенный, около двери на балкон.
С балкона через щели к песику проникают какие-то сладкие тревожные запахи, и лентяй Бой. весь напруженный, крутится у двери.
Мне понятно, в чем дело. Учитель уже рассказал мне, что спаниели — одни из самых горячих охотничьих собак.
Маленькие, в длинном шелку шерсти, совсем не опасные на вид, — но на охоте они преображаются.
Глаза их загораются красным огнем азарта, мускулы собираются в узлы, и можете быть уверены, что ни одна убитая утка не будет потеряна в камышах, ни один подранок не спрячется от собачек в водорослях.
И вот сейчас, хотя Бой никогда еще не бывал на охоте и не знает запахов дичи, инстинкт — тысячелетняя способность — волнует ему кровь.
За дверью на балконе — голуби. И запахи, запахи — буйные запахи — бьют в нос щенку.
И вот уже из горла песика рвется безудержный боевой клич, целая гамма звуков, в которых — и вопрос, и тревога, и жажда подвига.
Я решил подружить собачек и кошку с голубями.
Поступить по-другому не мог.
Судите сами.
И спаниельки, и Пружинка, и голуби живут под одной крышей. Летом дверь на балкон почти всегда открыта, и где же мне усмотреть за собачками? А подумайте-ка, что случится, если спаниельки очутятся в голубятне? Пух да перо останутся от моих птиц, на которых я потратил многие годы труда.
А держать собак на привязи — тоже жалко. Они же — малыши, им бегать хочется. За что же их неволить?
Ну, так вот: я принес на кухню две пары шоколадных бантовых птиц и посадил их в стеклянную голубятню. А голубятня — на высокой табуретке.
Как будут вести себя спаниели?
Боже мой, что они делали!
Лада — гибкая, как стальная пружина — учуяв птиц, взлетела в воздух, и в тот же миг раздался металлический лязг ее зубов.
Ткнувшись носом в стекло голубятни, собачка свалилась на пол, но снова взвилась, снова щелкнула зубами и снова покатилась по полу.
Голуби забились в дальние углы гнезд, дрожали от страха, испуганно ворковали.
Бой в это время неподвижно сидел у голубятни, тянул в себя воздух. Глаза его покраснели, верхняя губа, дрожа, поднялась вверх, обнажив острые и белые зубы. Шерсть на загривке стала как стальные проволочки.
Наконец, не утерпев, он тяжело взлетел в воздух и через мгновение, сомкнув зубы, шлепнулся на пол.
Так спаниельки прыгали добрых полчаса. Совершенно обессилев, собачки раскрыли рты, высунули длинные розовые языки и, как по команде, повернулись ко мне.
В глазах спаниелек светилось одно из главных собачьих «слов»: на три четверти вопрос, и на четверть — укор и недоумение.
«Как же так, хозяин? — говорили их глаза. — Это пахнет так, что мы должны, мы обязаны это поймать. Но ты сидишь и молчишь, вместо того, чтобы помочь нам. Как мы должны понять тебя?».
А надо упомянуть, что в те дни спаниели уже разбирались в моем голосе. Они различали ласковое «кушать» или «гулять» от строгого или даже резкого «Фу!», всегда обозначавшего запрет, всегда грозящего наказанием, даже самым строгим наказанием: вдруг хозяин отвернется и забудет о них.
И вот я сказал как можно тверже, как можно резче это слово запрета — «Фу!».
И Лада и Бой молча уставились на меня, завертели култышками хвостиков, но не сдвинулись с места.
Я повторил приказ. Они, конечно, поняли его: надо уйти от голубятни и оставить это в покое. Но, может, ошибка? Может, хозяин не разобрался, что это пахнет дичью, что они обязаны добыть это и отдать ему, хозяину.
— Фу! — И я щелкнул в воздухе кожаным поводком.
И тогда Лада, которая всегда все делала раньше Боя, хоть не так прочно и основательно, виновато вильнула хвостиком и, опустив голову, пошла на свое место за печкой.
Бой остался возле голубятни. Он уставил на меня милые глаза-сливы, вопросительно тявкнул, обнажив зубы. Честное слово, я почти слышал, как он спросил меня:
«Хозяин, ты в своем уме?»
— Фу!
Бой несколько секунд смотрел на меня, потом вздохнул, пожал плечами и поплелся к Ладе.
Больше спаниельки не прыгали и не щелкали зубами. Нельзя так нельзя. Но, может, нельзя только в голубятне? А в другом месте — можно, а?..
Через неделю я открыл дверку, и голуби вылетели из гнезд, уселись на печке — почистить перышки, размять крылья.
Спаниельки тут же взвились в воздух. Ладе удалось ухватить старую голубку за хвост, и у бедной птицы сразу, будто бритвой, отсекло концы перьев.
Я строго накричал на собак, и они, виновато изгибаясь всем телом и виляя хвостишками, отправились за печку.
Это была долгая и трудная школа для собак. Однажды они умудрились забраться в нижнее гнездо и бессовестно слопали яйца; в другой раз — придушили уже покрытого шоколадным пером бантового голубенка. И я, пощелкав поводком, лишил их на два дня сахара и прогулок.
В конце концов собаки свыклись с присутствием голубей. Без прогулок и сладкого — какая жизнь?
И вот тогда можно было увидеть интересную картинку. Голуби ходили по полу, клевали зерно или выбирали известку из штукатурки, а спаниельки лежали рядом, вздыхали, косили глазами, виляли хвостишками, но не трогались с места.
