Скоро он так ослабел, что едва мог вставать, но, когда хозяин подходил к нему, чтобы задобрить фальшивыми словами и съедобными подачками, он, пошатываясь, вставал, шерсть на нём поднималась дыбом и глаза наливались ненавистью: он готовился драться до последнего, если к нему попробуют притронуться. К нему перестали подходить, его оставили в покое. Долгими часами он лежал, уронив голову на лапы, с полузакрытыми глазами. Сороки, любопытно стрекоча, разглядывали его с дерева, стараясь разобрать, живая ли это собака. Осмелев, они нахально стали прогуливаться перед самым его носом и угощаться из его миски. Они подходили к самой его морде, он шире приоткрывал глаза, и они отскакивали с раздражённым лопотаньем.
Однажды, ранним утром, когда все люди по своей глупой привычке ещё спали, хотя солнце уже давно взошло, он услышал робкое, просительное похныкивание и увидел совсем маленькую белую собачонку, которая сидела прямо перед ним. Топчась на месте от еле сдерживаемого желания подойти поближе и хныча от страха, она как будто говорила: «Ой, до чего мне хочется к вам подойти, просто сил нет, но я боюсь, боюсь, ужас до чего боюсь, уж очень вы громадная собака!» В доме стукнула дверь, послышались шаги, и маленькая собачонка кинулась опрометью бежать, вскочила на помойку, оттуда – на толстую глиняную стену и спрыгнула в соседний сад.
На другое утро в тот же час, когда светило солнце и птицы пели на деревьях и прохаживались по земле, не боясь людей, так как кругом стояла тишина и все двери в дом были ещё закрыты, собачонка опять прибежала к ограде, соскочила на помойку, а оттуда – на землю, села против Солёного и опять завела своё: хныкала и повизгивала, выражая нестерпимое желание подойти, глядела умильными чёрными глазками и всё никак не решалась. Наконец, набравшись храбрости, она сделала несколько мелких шажков. От напряжения и страха у неё даже тряслись её маленькие ножки. Она подходила всё ближе, и Солёный, который лежал, как всегда, на самом конце натянутой цепи, чуть шевельнулся и дружелюбно ударил по земле хвостом, и собачонка сейчас же кинулась бежать, спотыкаясь, просто чуть в обморок не, упала со страху.
Наконец всё это заинтересовало Солёного. Он медленно поднялся и отодвинулся назад так, что его цепь, всё время натянутая, как струна, ослабела и тяжёлыми извивами легла на пыльную землю. Маленькая собачонка, опять извиняясь и заискивая, мелко трепыхая хвостиком, подошла поближе и вдруг увидела, что он двинулся ей навстречу и может её схватить. Она пискнула, перевернулась на спину и осталась лежать, бессильно сложив передние лапки на груди с видом полной покорности судьбе. Солёный осторожно ухватил её зубами за кончик хвоста и подтянул поближе. Собачка и не шелохнулась, пока он тащил её за хвост. Только когда он с дружеским интересом тихонько потрогал её своей большой лапищей, она открыла глазки, точно спрашивая: «Где я?.. Я жива? «И вдруг, как бывает с трусишками, когда опасность миновала, пришла разом в отличнейшее настроение, вскочила на задние лапы и забарабанила передними по его носу… Она долго играла с ним, прыгала через него и теребила, забегая с разных сторон, и, едва ему стоило поднять лапы, падала навзничь от страха, что он её нечаянно раздавит. А затем снова принималась веселиться и играть. Набегавшись, она подошла к его миске с нетронутой едой и стала есть. Солёный долго смотрел на неё, потом подошёл и, опустив голову, в первый раз попробовал и начал есть ненавистную рабскую похлёбку.
Люди считали его опасной, бешеной, злой собакой и даже миску с пищей подталкивали к нему издали палкой, а он глухо ворчал, с ненавистью глядя на палку. Время шло, и он стал тупеть и глупеть от неподвижной, однообразной жизни. Часами он следил за сороками или мухами, гулявшими у него перед носом. Привык много спать, и сны ему снились тоже скучные и ленивые. По утрам иногда прибегала черноглазая собачонка поиграть. Очень редко украдкой пробирался во двор мальчик, которому было строго-настрого запрещено подходить к злой собаке. Пёс снисходительно принимал кусочки печенья, которые тот подбрасывал ему издали. Он чувствовал к нему симпатию. Мальчик был ничего себе, но всё-таки щенок. Пёс считал себя гораздо старше, опытнее и сильней этого человеческого детёныша… Лунными ночами тоска охватывала его с особенной силой. Он вдруг просыпался, чувствуя себя прежним – весёлым, сильным и свободным, и вдруг вспоминал, что он прикованный, вялый и отупевший цепной пёс. Вдалеке однотонно шумело море, о чём-то тревожно напоминая. Горло у него начинало сжиматься. Он принимался скулить и потихоньку подвывать, подняв морду к сияющей в вышине круглой пустынной луне. Как-то мальчик пробрался к нему во двор, только что вернувшись с купания. На плече у него было мокрое мохнатое полотенце. И тут мальчик, которого каждый день стращали, что, если он подойдёт к собаке, та отгрызёт ему руку, разорвет на кусочки и съест, сделал глупость, в которой было больше смысла, чем во всей мудрости взрослых. Он, смеясь, дал понюхать собаке полотенце, сел рядом с ней на корточки и ласково стал гладить по голове.
– Купаться? Да?.. Купаться? – спрашивал мальчик, и в ответ пёс с такой силой бил хвостом его по плечам, по лицу, что тому приходилось, смеясь, отворачиваться, закрываясь руками.
Мальчик взялся за ошейник и попытался отстегнуть карабин, державший цепь. Но пружина была слишком тугая, а пальцы у мальчика слабые. Тогда он влез верхом на Солёного и, нагнувшись, стал расстёгивать ошейник. Он дёргал его без конца, тянул обеими руками за ремень, но собака ему мешала, нетерпеливо дёргаясь. И вдруг ошейник упал, звякнув цепью. Солёный осторожно переступил границу истоптанного лапами круга, дальше которого он не мог двинуться. Он сделал прыжок, и цепь не дёрнула его назад, не сдавила горло. Деревья, дом, стена, плиты двора – всё, что было доступным ему миром, никогда не сдвигавшимся с места, всё вдруг сдвинулось. Он увидел дорожку, закрытую все эти месяцы для него углом дома. Увидел деревья с другой стороны и, чтобы не сойти с ума от радости, как бешеный стал носиться, описывая круги по двору. Мальчик стоял, хлопал в ладоши и хохотал от удовольствия, глядя на него. Потом Солёный промчался вдоль всей ограды, сшибая и ломая всё на своём пути, и влетел обратно во двор. Мальчик, решив, что пёс уже достаточно побегал, поднял ошейник и стал его звать к себе. Солёный искоса на него бросил быстрый взгляд, с разбегу взлетел на помойку, с неё вскочил на стену – и исчез.
… После многомесячного отсутствия «Кама» снова держала курс на иностранный порт, где когда-то потерялся Солёный пёс. Новой собаки на борту не было. Чтобы после такого выдающегося пса, как Солёный, брать обыкновенную собачонку? Никто из команды об этом и слышать не хотел. Если кто-нибудь заводил речь, что Солёный может ещё найтись в порту, все его высмеивали, доказывая, что такие номера только в кино бывают. Ясное дело, пропала собака, так нечего и болтать? Теперь, когда, по общему мнению, пса уже не было в живых, в воспоминаниях матросов он стал ещё более необыкновенным, умным и хорошим. Мартьянов – тот прямо заявлял, что только Солёный отучил его от неположенных выпивок, а стенгазета только после немного поддержала. На ночных вахтах в тихую погоду, когда время особенно долго тянется, Мартьянов в кругу товарищей любил замысловато рассуждать о жизни человеческой и собачьей.
– В доисторическом разрезе я себе эту картину представляю в таком виде, – говорил он, вздыхая и долго затягиваясь папиросой. – Когда-то человек вёл войну не на жизнь, а на смерть против всякого зверья. А зверушки в те времена были моё почтенье! Зубастые, когтистые, рогатые да ещё и ядовитые, черти! Птички летали, может быть, чуть поменьше молодого бегемота. Тюкнет клювиком – будь здоров!
Матросы слушали, улыбаясь, и Мартьянов продолжал рассуждать:
– И все они так и норовили человека слопать, загрызть или затоптать. А человеку куда податься? Зуб у него мелкий. Когтей нет. Бодаться нечем. Вот он думал-думал, может быть, десять тысяч лет и наконец додумался – смастерил себе топорик с кремешком на конце палки и стал ото всего света отбиваться этим паршивеньким топориком. И в эти тяжёлые для человека времена произошло то, что именно собака одна из всех зверей почему-то примирилась с человеком. Перешла на его сторону и заключила договор: стоять друг за друга, вместе охотиться и защищаться от всех зверей… Нечего ухмыляться: договор!.. А что этот договор неписаный, тому есть объяснение: что собаки, что люди в те времена одинаково неграмотные были… Так вот, в тяжёлые времена собака стала другом человека. И сейчас всякий знает, что собака – человеку друг. Факт. А вот насчёт того, друг ли человек собаке, – это ещё вопрос открыт… Представим себе, к примеру, такую картину, что вдруг самые разумные существа на земле – это собаки, а мы, люди, при них так, в «друзьях», вроде собак существуем… Значит, такая картина: сторожевые люди дворы собакам охраняют, охотничьи людишки на охоту их сопровождают, пастушеские человеки барашков пасут и так далее. А мелкие комнатные человечки для забавы на задних лапках подачку выпрашивают… И в виде особой благодарности за всё это каждый барбос имеет право пхнуть сапогом под брюхо или посадить на железную цепь, словно какого-нибудь каторжного преступника средних веков… Нет, братцы, я бы на их месте не спешил бы признавать таких друзей.
