потеха.
Ленгдон взглянул на огонь через отполированный канал прочищенного ствола и сказал с явным сомнением:
— Не верится мне, чтобы он нагнал нас и через неделю. Уж очень гиблыми местами мы шли…
— Ну, этот старый индеец не сбился бы с нашего следа даже на голых скалах, — убежденно заявил Брюс. — Он будет здесь дня через три, не больше, разве что собаки по глупости будут слишком уж лезть в драку с дикобразами и перекалечатся. А когда они прибудут… — Брюс встал и потянулся всем телом, — вот тогда-то и пойдет потеха, — закончил он. — По-моему, медведей в этих горах такая пропасть, что не пройдет и десяти дней, как все наши собаки будут перебиты… Хочешь пари?
Ленгдон щелкнул замком, ставя ствол ружья в боевое положение.
— Я доберусь до этого медведя, — сказал он, пропуская предложение Брюса мимо ушей, — и, думаю, мы сделаем это завтра же. Ты, Брюс, конечно, собаку, съел по части охоты на медведя, но мне все-таки кажется, что рана у него слишком тяжелая, чтобы он забрел очень уж далеко.
Около костра у них были устроены постели из мягких веток пихты, и, последовав его примеру, Ленгдон расстелил одеяла.
День выдался трудный, и усталость взяла свое. Не прошло и пяти минут, как Ленгдон уснул.
Он все еще спал, когда на рассвете Брюс выбрался из-под одеяла. Тихо, чтобы не разбудить товарища, натянул сапоги и четверть мили прошагал по густой росе за лошадьми. Через полчаса он вернулся, ведя Дишпен и верховых лошадей. Ленгдон уже был на ногах и разводил огонь. Ленгдон часто думал, что именно такие вот утра, как это, и помогли ему в свое время разочаровать врачей. Ровно восемь лет назад он впервые попал на север. У него была впалая грудь и больные легкие. «Ну что ж, поезжайте, молодой человек, раз уж вы так настаиваете, — сказал один из врачей, — но вы отправляетесь туда на собственные похороны». Теперь же его грудная клетка стала шире на целых пять дюймов, а мускулы — железными.
Из-за гор просочились первые розовые лучи восходящего солнца. Ленгдон всей грудью вдыхал воздух, напоенный ароматом цветов, росы, растений, и вливающее новые силы благоухание пихты. Он не мог, подобно Брюсу, сдерживать радость, доставляемую ему жизнью на лоне природы. Ему хотелось кричать, петь, свистеть. Но сегодня он держал себя в руках, хотя его и трясла охотничья лихорадка. То же самое, правда, не так бурно, переживал и Отто.
Пока Брюс седлал лошадей, Ленгдон замесил пресные лепешки. Он освоил до тонкостей всю премудрость пекарного искусства охотника. И его метод заключал в себе двойное преимущество: избавлял от хлопот и экономил время. Он развязал один из тяжелых брезентовых мешков с мукой, примял верхний слой кулаками и сделал углубление в муке; влил пинту воды, полчашки жира карибу, добавил вместо дрожжей столовую ложку пекарного порошка, щепотку соли и принялся месить тесто прямо тут же, в мешке. Не прошло и пяти минут, как пресные хлебцы лежали на большом цинковом противне, а еще через полчаса завтрак был готов: поджарилась баранина, сварился картофель, а пресный хлеб так пропекся, что стал золотисто-коричневым.
Когда охотники тронулись из лагеря, на востоке уже показалось солнце. Они проехали долину и, спешившись, стали подниматься по склону горы. Лошади послушно шли за ними.
Выйти на след Тэра было делом нетрудным: большие пятна крови оставались на земле в тех местах, где гризли задерживался, вызывая ревом врагов на честный бой. До вершины горы они шли по оставленному медведем кровавому следу. Трижды за время спуска в долину обнаруживали охотники места, где останавливался Тэр. И на каждом из них видели следы крови, впитавшейся в землю или запекшейся на скале. Миновали лес и вышли к ручью. И здесь, на длинной и узкой песчаной косе, следы лап Тэра заставили их замереть на месте.
Брюс не мог отвести от них глаз. Из груди Ленгдона вырвался возглас изумления. Ни тот, ни другой не произнесли ни слова. Ленгдон вытащил из кармана рулетку и опустился на колени рядом со следами.
— Пятнадцать дюймов… с четвертью! — с трудом выговорил он, задыхаясь от волнения.
— Измерь еще раз, — сказал Брюс.
— Пятнадцать… с половиной!
Брюс посмотрел на узкую теснину.
— У самого большого, какого я видел на своем веку, было четырнадцать с половиной, — произнес он, и что-то вроде благоговейного ужаса прозвучало в его голосе. — Его пристрелили на Атабаске, и он считался крупнейшим гризли, которого случалось убивать в Британской Колумбии… но этот, Джимми… этот еще больше.
Они отправились дальше и еще раз измерили расстояние между следами у края первого из водоемов, в котором Тэр промывал свои раны. Размеры почти полностью совпадали. Теперь пятна крови попадались им лишь изредка. К десяти часам они наконец добрались до лужайки и отыскали место, где Тэр принимал грязевую ванну.
— Туго же ему пришлось, — негромко заметил Брюс. — Почти всю ночь провалялся здесь.
Движимые одной и той же догадкой, оба посмотрели вперед. В полумиле от них горы образовали узкое ущелье. Туда не проникало солнце, мрак притаился в нем.
— Туго же ему пришлось, — повторил Брюс, не отрывая глаз от ущелья. — Пожалуй, привяжем-ка лошадей. Лучше уж идти дальше без них. Кто знает — может, он и здесь…
Они привязали лошадей в молодой поросли кедра и сняли с Дишпен поклажу. Затем, взяв ружья на изготовку, настороженно вглядываясь и прислушиваясь, вступили в безмолвие и мрак ущелья.
До этого длинного тесного ущелья Тэр добрался еще на рассвете. После грязевой ванны все тело ломило, но рану жгло уже меньше и саднила она слабей, чем вчера. Мучила уже теперь не столько боль в плече, сколько общее недомогание. Медведь был болен, и будь он человеком, то лежал бы сейчас в постели с градусником и врач склонялся бы над ним, подсчитывая пульс.
Медленно, еле волоча ноги, тащился Тэр по ущелью. Обычно такой неутомимый в поисках съестного, сейчас он и думать не мог о еде. Есть не хотелось. То и дело гризли лакал горячим языком холодную воду из ручья. Но еще чаще оборачивался назад и принюхивался. Он знал, что человеческий запах, загадочный гром и необыкновенная молния притаились где-то у него за спиной. Всю ночь он глаз не сомкнул. Настороженность не покидала его и сейчас.
У Тэра не было рецептов для каждой отдельной болезни, и премудрость ботанической науки была ему недоступна. Но, создавая его, природа предначертала гризли быть самому себе лекарем. И, как кошка
