Савельич прошелся пятерней по бороде.
— Кто же знал? Всякий думает, как лучше.
Гремя сухими поленьями у печурки, Дормидонтович ворчал:
— Лишь бы ничего с Андреем не случилось.
— Однако, не новичок. Сызмальства в тайге. Оттого и в охотоведы пошел. Отец-то его на все Забайкалье гремел — и охотился и золотишко мыл.
Чиркнув спичку, Дормидонтович поджег растопку и усмехнулся:
— Аттестовал! Не такие пропадали. Молод — горяч, стало быть.
— Не задрала же его тигра? Карабин, чай, с ним.
— И то верно. Сидит, однако, Андрей где-нибудь под выворотнем и ест тигрятину. Не помирать же ему с голоду, когда мясо рядом.
Старики помолчали.
Трещал кедрач с печи. Тоскливо скулил закипавший чайник. Возились за стеной собаки — требовали еды.
В маленькой, с низким потолком, подслеповатой избушке двое бородачей казались великанами. Это впечатление усиливали блуждающие оранжевые блики огня, освещавшие то лицо, то руки, то всю фигуру охотника сразу, и тогда черная тень захватывала пол-избы.
— Да, неудачная ловля. Одна шкура останется. Ноги об нее вытирать.
— Грех жаловаться, Савельич. Одну поймали — почитай, за месяц по тысяче заработали.
— Так ведь в руках тигра была. С Ангеловым — шабаш, не возьму в бригаду.
— Только бы Андрей не пропал. Хороший парень. Жалко.
— Да что с ним будет? Тигрятиной питается, погоду пережидает. Нешто либо ты, либо я по-другому сделали? Не подфартило. Пошел ловить — пришлось убить. И всего. На наш век тайги хватит.
Строгая в чайник веточку лимонника, Дормидонтович пожал плечами:
— А коль он сам на обед тигре попал? Мать могла вернуться.
— И ее пристрелил. Не браконьерство. Никакой законник не подкопается. Защищался человек. Зверь-то ведь без понятия: нюхом живет. Пахнет дитем — отдай. А там от дитя одно мясо осталось. — И, помолчав, добавил: — Встретит нас с тобой Андрей жареной тигрятиной. Морду бы Ангелову набить надо. Не догадался.
— Человек, брат, тоже промашки дает. А не будь Ангелова, разодрал бы тебе второй тигренок грудь. Как шаркнул бы лапой, так ребра и полетели.
Дормидонтович хмуро посмотрел на Савельича, почесал бороду и вздохнул. Потом снял с печки чайник. Савельич поднялся.
— Пусть настоится покрепче. Собак пойду покормлю. — У двери он остановился. — Да, сидит Андрей верстах в десяти и тигрятиной питается. Ты пробовал тигрятину, Дормидонтович?
— Нет.
Пурга стихла нехотя, будто запыхавшись от усталости. Все реже и реже натужно ныли верхушки деревьев, ленивей клубились рваные облака, сквозь которые просвечивали белесые звезды.
Крепчал мороз.
Чем тише становилось в тайге, тем большее беспокойство охватывало Андрея: как быть дальше? Ослабевший от болезни и голода человек старался найти единственно правильный выход, который не только позволил бы ему освободиться из таежного плена, но и был бы его победой.
Тигренок тоже ослаб, лежал неподвижно в дальнем углу норы и дремал. Его уже не раздражали прикосновения человека, который, как обычно, подполз к нему утром, ощупал лапы, ослабил плетеные веревки.
— Лапы целы, не отморозили.
Амба лениво потянулся, открыл равнодушные глаза.
— Сдаешь? Маленький ты. Потерпи, сегодня день и одну ночь потерпи. Потом твои мучения кончатся. И мне ведь не сладко.
Андрей машинально почесывал тигренка за ухом, словно большую кошку, и говорил, обращаясь к зверю:
— Утихла пурга. Солнце по тайге гуляет. И нога будто успокоилась. Ходить попробую. Только вот сил нет. Не смогу тебя тащить. Пожалуй, и на волокуше не дотяну. Изголодались мы с тобой! Оставить тебя и поохотиться? Это день, а то и два с моими ногами да силами. Замерзнешь ты. Ослаб очень. И с огнем оставить тебя никак нельзя. Сидеть-то спокойно ты не станешь, опалишься, обгоришь, а то и уйдешь.
Амба лежал, безрадостно жмурясь. Андрей вздохнул, потом пополз к выходу, захватив карабин.
Рыжее восходящее солнце слепило. Иней, опушивший кедры, подлесок и дальние раздетые ветром дубы, сверкал и переливался радугой. Все было белым, мертвым, все застыло.
Стужа жгла кожу, перехватывала дыхание.
Метрах в двадцати, в чаще ерника — тонких березок, — Андрей увидел красные ягоды лимонника. Пошел к ним. Ему показалось, что нога болит совсем не так сильно, как он думал, и это его обрадовало. Нарвав ягод и наломав веток, охотник вернулся под выворотень, приготовил крепкий напиток. Он получился очень горьким, и, выпив его, Андрей почувствовал прилив силы.
— Теперь, Амба, не пугайся. Я буду стрелять. У нас осталось двенадцать патронов. Восемь я потрачу. По выстрелу в час. Будем слушать, не ответят ли нам. Если ответят, ты остаешься в плену, если нет, я отпущу тебя. Ведь твоя мать бродит где-нибудь поблизости. Она не могла уйти далеко. Она еще помнит о тебе и накормит тебя.
Андрей вылез из-под выворотня, поднял карабин в одной руке и нажал спусковой крючок. Выстрел прозвучал ударом бича. С ближайших ветвей посыпался иней и долго висел в воздухе искрящимися прядями.
Эхо запрыгало от сопки к сопке, рассыпалось, и, убегая, удар выстрела звучал все выше, пока где-то далеко не вскрикнул тонко, отчаянно.
Тишина зазвенела в ушах Андрея. И чем дольше он вслушивался, тем гуще и отчетливее становился этот звон, который не нарушал ни один звук.
Только когда Андрей уже продрог и собирался забраться под выворотень, ухнуло с пушечным гулом дерево от мороза.
Звон в ушах стих, но окрест по-прежнему стояла дремучая тишина.
Вернувшись к своему пленнику, охотник снова принялся пить чай, который хоть и не утолял чувство голода, главное — согревал. А согревшись, было приятно поговорить с немым собеседником, чтобы скоротать время до следующего выстрела.
— Ты, Амба, достоин помилования. Ведь человек до сих пор только по недоразумению считает тебя соперником. Он давно сильнее тебя. Но пока ты был соперником, тебя убивали без пощады, и твоя шкура была символом победы и силы. А теперь? Теперь человек должен беречь тебя. Ты — украшение тайги, и закон охраняет тебя. Просто человек хочет помнить свое прошлое, и, может быть, в музее рядом с чучелом вымерших тигров он поставит твоего современника — бомбу. Но я бы хотел, чтобы твои потомки пережили ее. У живого есть огромное преимущество — в чередовании рода жить дольше, чем камни. Они рассыпаются раньше.
Время шло незаметно, Андрей выходил в тайгу, стрелял, ждал ответа, возвращался, пил чай и разговаривал с тигром. Близился вечер.
В сумерках высоко над тайгой пролетел самолет.
