— Вот так лошадь!
— Не дотащит!
— Привезет в хлев!
— Подвези и нас!
— По Сеньке и шапка!
Всего и не припомнишь, что кричали нам вслед.
Но вот мы попали на большую Екатеринославскую улицу. Здесь началось наше полное торжество. Извощики, ехавшие на вокзал и с вокзала, сворачивали перед нами с дороги; прохожие останавливались; кучер конки, увидев толпу и не зная, в чем дело, взялся за рожок.
Тут я ясно поняла, какая я важная особа!
Кучер смотрел на меня во все глаза. Он так засмотрелся, что невольно остановил лошадей, и рожок выпал из его рук. Пассажиры приподнялись и, как из ложи в цирке, кричали:
— Браво! Браво!
Под эти крики и аплодисменты я везла учителя обедать. Но едва я остановилась и учитель распорядился, чтобы меня распрягли и напоили, как точно из-под земли вырос полицейский и грозно крикнул:
— Кто разрешил вам ехать по городу на свинье?
— Никто, — стойко отвечал учитель, — просто у меня нет лошади, я и еду на свинье.
— Хорошо, так и запишем в протокол. А пока-что я требую, чтобы вы немедленно возвратились в цирк со своей скотиной, но только глухими переулками, чтобы не собирать толпы любопытных.
И нам пришлось возвратиться обратно, как говорится, не солоно хлебавши…
А спустя несколько дней учителя потребовали на суд, к мировому судье.
Я скоро узнала, чем кончилось наше дело.
Как-то во время антракта два господина подошли к моей клетке, начали разглядывать меня и хвалить.
— А ведь ты знаешь, — сказал один, — какое интересное дело разбиралось на-днях у мирового судьи? Дурова обвиняли в том, что он ездил на свинье по городу.
Признавали его виновным: 1) за неустановленную езду; 2) за нарушение общественной тишины; 3) за неразрешенную рекламу. Но нужно отдать справедливость Дурову, он очень умело отвечал на эти обвинения. Он говорил:
— Законом не предусмотрена езда на свиньях, следовательно, противозаконного я ничего не делал. Общественной тишины я не нарушал, так как свинья отлично выезжена, ехала по той стороне улицы, по которой езда разрешена, и во все время пути ни разу не хрюкнула…
Эти слова были встречены хохотом собравшейся на суде публики…
— Я не виноват и в том, что будто бы устроил своей поездкой неразрешенную рекламу, — продолжал Дуров, как ни в чем не бывало. — Да и какая реклама? — Ведь на коляске не было надписей, а на мне не было клоунского костюма. Я ехал в штатском платье и только позволил себе курить папиросу и раскланиваться со своими знакомыми. В чем же тут реклама?
— Ведь все вас знают, — возразил пристав.
— Чем же я виноват? В таком случае мне вовсе нельзя выходить на улицу, — каждый мой выход будет «неразрешенной рекламой».
В конце-концов, в своей защитительной речи Дуров сказал:
— Напрасно люди с таким пренебрежением смотрят на свиней. Я оскорблен за всех свиней, когда слышу, что людей нечистоплотных называют свиньями. Это глубоко несправедливо. Свинья, как это с первого взгляда ни странно, именно из чувства чистоплотности валяется в грязи; она старается этой грязью стереть микробы, которые находятся на ее теле. Ее короткая шея мешает ее свободным движениям, и она не может чесаться, как другие животные; дайте ей другое воспитание…
Смех и шум; мировой судья звонит колокольчиком; Дуров кончает, не обращая внимания на шум:
— Напрасно меня обвиняют. Я хочу доказать, что свиньи могут приносить пользу, перевозя продукты, как перевозят за границей собаки молоко. Я хочу доказать, что свиньи приносят пользу не только после своей смерти, когда пойдут на прихотливый стол человека, но и при жизни…
Публика аплодировала. Мировой судья не позволил дальше говорить и вынес Дурову оправдательный приговор.
Вот что удалось мне слышать, и не один раз, в цирке об истории с моею поездкою.
Вскоре после этой истории мы уехали и направились на юг России. Я в первый раз ехала на большом морском пароходе.
Вечером меня вынесли на палубу и оставили на открытом воздухе. Я размечталась…
Солнце тонуло в волнах свинцового моря; бледные отблески розовых зорь расплывались на небе; в сумраке кое-где поблескивали робким светом далекие звездочки… Кругом все точно замерло.
Только я одна не спала и думала тяжелую думу. В моей памяти вставали печальные, ужасные видения…
Я думала о том, отчего так жесток и несправедлив человек? Отчего не найдено средство рассеять созданную веками грубость и несправедливость? Отчего нас, свиней, так презирают и так смеются над нами люди?
В это время ко мне, как всегда перед сном, пришел мой дорогой учитель. На этот раз с ним был человек с блестящими пуговицами, оказавшийся капитаном парохода.
Показывая на меня пальцем, капитан спросил учителя:
— Так вот ваша знаменитая свинья, которая была героиней на суде?
В его голосе ясно слышалось пренебрежение.
Но учитель серьезно ответил:
— Это одна из талантливейших моих учениц. Я удивляюсь, как люди несправедливо судят о животных, когда приписывают им свои пороки. Упрямых людей называют ослами, когда на самом деле осел — далеко не упрямое животное. Люди наваливают на это маленькое, хотя и крепкое животное громадные клади — непосильную для них ношу. Измученное животное часто останавливается, чтобы отдохнуть, но удары сыплются на него как град. Изо-дня в день такие побои делают осла забитым; потом он привыкает к побоям и не обращает на них никакого внимания.
Это притупление чувств люди часто принимают за выражений упрямства. Вечно угнетенное, забитое, как наши крестьяне,[7] животное теряет надолго свои природные свойства.
Посмотрите, капитан, на моего ослика, как он гордо держит кверху свою голову: какая воля, какая жизнь светится в его глазах! Его спина не получала никогда ни одного удара палкой. А сколько верст он делает бодро и охотно на арене во время представления, бегая кругом, прыгая, беря — препятствия, танцуя и ходя на задних ногах!
Вы уже слышали мое мнение о свинье; вы слышали, как я говорил на суде; повторяю теперь вам: не презирайте свиньи и не считайте ее мерилом нечистоплотности. Чистоплотность ее зависит от условий жизни и воспитания.
В Америке на свиных заводах устроены особые, чуть не мраморные, ванны с чистой водой; там у свиньи в ее хлеву всегда чистая солома. И, поверьте, капитан, от этой чистоплотности свиньи не теряют нисколько: их мясо ничуть не хуже, чем тех, которые валяются в грязи.
Животное это можно только пожалеть, но не презирать, т. к., людям свинья теперь служит только как материал для вкусного кушанья; бедняги, их только для того и растят, чтобы убивать.
