лесу, и вымерло, даже синиц не слыхать.
На полянке под березами увидал я пепельный комочек. Подошел ближе и разглядел молодую белую трясогузку. Сжалась она и виновато скосила на меня влажный глазок. Чувствую, как дрожит ее тельце под перышками, как голодно ей в пустом воздухе.
Первым делом пожалел я трясогузку. Живо вспомнил, как шумела вчера слякиша. Не мудрено и отбиться от стайки такой крохе. И захотелось мне приласкать-отогреть и хоть чем-нибудь накормить птаху. Да чем? Где они надоедливые мошки-мушки?
Пока размышлял, трясогузка встрепенулась и начала порхать над ворохом листьев. Часто-часто взмахивала крылышками, вроде бы согреться старалась. Я так и подумал, улыбнулся ей: ишь, какая догадливая. И тут же сконфузился. Листочки под ней перевертывались, и она высматривала под ними схоронившихся мушек. Вишь, тут склюнула, вон там кого-то обнаружила…
Кружилась, порхала трясогузка по листьям и потихоньку отдалялась от меня. А я шаг за шагом ступал, за ней следил.
Сколько времени мы двигались лесом — по мутному небу не определишь. Незаметно на опушке очутились и трясогузка легко высоту набрала. Снежинкой растворилась она и уже издали весело подала: «Черчиль, черчиль». Вроде бы успокаивала: дескать, не загину, догоню своих сестер.
…Один стоял я на кромке лесной. И думал вовсе не о том, как долетит трясогузка в теплые края…
Между угоринами, то пашенными, то лесистыми, бежит сырыми низинами застенчивая речка-невеличка. Не враз ее и заметишь в буйной черемуховой волне и густоте ольшаника. Прячется она под нависью дремучих кустов и лишь ближе к Исети удивленно смотрит прозрачными омутами на недосягаемую лазурь неба.
Кажется, будто выбежала из сумеречной зелени русоволосая девушка, да так и замерла в изумлении. Дух захватило у нее от солнечного простора, от величавой красоты русской земли: там богатырский меднорудный бор, а там — березовые рощицы, и поля, поля неоглядные.
Давным-давно дали речке имя Ольховочка. А еще называют люди речку Певучая. Редко где встретишь столько птиц, сколько гнездится их здесь по чащам и на луговинах. И какие только голоса не услышишь!
Ранней весной стекают в реченьку звенящие переливы жаворонков, дарят ей скворцы замысловатые напевы и шлют с высоты привет журавлиные стаи. Не облетят стороной утки и кулики — останутся с нею на все лето.
Нескончаемые песни поются, когда распустится листва и разнесет ветер вздохи черемухи. И кого тут нет! С первым светом утренним и до вечернего тумана перекликаются кукушки, соревнуются меж собой славки и пеночки-теньковки, неповторимо звучны трогательные строфы певчего дрозда, и всю жизнь бы внимал искусным вариациям синегрудок-варакушек.
А больше всего славится реченька соловьями. Каждый куст свистит и щелкает.
Пройди неслышно кустами, всмотрись зорко и заметишь немало слушателей соловушки. Притих возле своей голубки нежный вяхирь. Раздувает он винно-красный зоб, но не осмеливается заворковать, малая выпь как села на ольховый сук у воды, так и застыла по стойке «смирно».
Соловьиные паузы заполняют скрипуны-коростели. Им подсвистывают погоныши, и где-то бьют перепела. И все голоса, голоса…
Ни на день не расстаюсь с речкой я. Закрою глаза, а передо мной все она, Певучая. Просвеченная солнышком, воспетая иволгами и соловьями. Соловьями на каждой ветке черемухи и бузины.
У заросшего песчаного копанца облюбовал себе место чернощекий барсук. Вырыл в глуби просторные хоромы — с коридорами, спальней, кладовыми. А песок отнес и подальше упрятал. Лишь возле парадного входа площадку посвежил им, да чуть приметные песчинки лежат на тропке к туалету.
После трудов праведных сам от удовольствия крякнул: эвон какое жилище-то распрекрасное! А вокруг черемуха молодая вверх кустится, черная смородина кислинкой напахивает, костяничник устилает тенистые прогалинки между чисто-ствольными березами. А вблизи осмуглые сосенки приподняли мохнатые шубейки.
Натопается барсучина за светлолицую летнюю ноченьку и дремлет, прохлаждается у себя в спаленке. Доволен он и сладкой мякотью клубники на солнечной релке, и горьковатыми корешками, и шмелиными сотами, и мясистыми грибами. Их-то барсук на валежину подвяливать и разложил: под зиму запас пропитания завсегда нужен.
Посапывает во сне отшельник-барсук, а у заветной валежины красная зверушка крутится. Распушила хвостик и быстро-быстро лапками грибки перебирает. И получше да посуше тащит к сухому в полберезы пню: тут у нее два дупла имеется. Птах лесных выселила и сама заняла высотную гостиницу. Ниже склад сделала, а повыше теплое гнездышко.
Выберется часом барсук и подвернет к валежине. А там белочка проказничает. Ох, врасплох ее он застал!..
Укатится горячее лето, и вспыхнут леса закатными красками. Изойдут они лиственным дождем, заметут тропки барсучьи и опустевшую валежину. Все реже станет видеться с барсуком белочка. А под белые мухи тот и вовсе заснет беспробудно. Разве что в оттепель вылезет изредка поразмяться да надышаться свежинкой. Тогда и увидит белочку, ставшую сизо-голубой. Поцокает та ему приветственно из дупла, скользнет вниз и попрыгает к сосенкам. Грибы-то грибами, а шишки — наипервейшее кушанье.
Коли белочка тут, значит спокой в лесу. Оглянется барсук по сторонам и не спеша полезет коридором в спальню.
Медленно, но неотвратимо темнел горизонт. И хотя по-прежнему кротко светило низкое солнце, морок властно затягивал небо плотной мутной пеленой. Короткий зимний день еще продолжался, а уже стало сумеречно, неуютно. Откуда-то вырвался резкий ветер, понеслись с бешеной скоростью снежинки, словно песчаный вихрь поднялся.
Глухо застонали леса. Снежный ураган заставил попрятаться обитателей полей и лесов. Тетерева, предчувствуя непогоду, заблаговременно забились в снег. Теперь они готовы выдержать самую длительную осаду.
Табунок серых куропаток вылетел было покормиться у гороховой соломы, как тут же с писком повернул обратно. За густой стеной кустарников выбрали они среди высоких кочек небольшой пятачок и прижались друг к дружке. Вскоре их так запуржило, будто тут никого и не было.
За околицей деревни самую малость побродил в огородах заяц-русак, потом приткнулся возле прясла и чутко задремал. Рискнул было покинуть нутро сугроба проголодавшийся беляк. Выскочил на опушку колка и — к озими. Только никак не приноровится: то ветер со снегом против шерсти донимает, то глаза слепит. Все вокруг шумит, гудит — не видать ни зги!
Покрутился белячок и сиганул по тропке в лес: скорей в нору, а то как бы в пасть или когти кому не угодить. Пусть мало найдется сейчас любителей промысла, но как знать вражьи уловки. Лучше натощак, да в безопасности переждать бурю.
Хотела полевка добраться до скирды соломы, но порыв ветра подхватил ее и понес неизвестно куда. Откуда-то
