— Тащи, Репейка, неси! Тысяча чертей, мы будем выступать с ним в цирке… тащи сюда, моя радость, чтобы я похоронил их всех в этой яме… на ужин получишь две пары сосисок… неси, Репейка!
Репейка опять побежал к складу.
— Неси! — надрывался аптекарь.
Репейка огляделся, обнюхал место, где только что лежали крысы, а поскольку призыв все повторялся, схватил Мирци и потащил к скорчившемуся от смеха аптекарю.
Мирци мяукала, потом стала сердито фыркать:
— Я тебя поцарапаю… всего исцарапаю! — хотя Репейка нес ее бережно, словно коробку спичек.
— Вот! — Репейка отпустил котенка, а так как тот продолжал ныть, бегло лизнул его в морду.
— Мне ведь человек приказал, а тебе я не причинил никакого вреда…
— У меня же вся шуба в слюне, теперь мне вылизывать ее!
— Репейка, я расцеловал бы тебя, но, после крыс, сам понимаешь… Ну, что скажешь, дядя Мартон?
— Ничего. Не могу слова вымолвить. Слезы градом от смеха… одно точно, немецкие овчарки и в сравнение не идут с этим комочком шерсти. Он нес Мирци, словно яичко. Но эта наука не с ним родилась, его этому научили, и тот, кто учил, был мастер своего дела.
Да, — и это знаем не только мы, — Оскар был мастером своего дела. Это открыто признал сам Таддеус, свидетелями же были Султан, Джин и даже Пипинч, а ведь их мнение тут весьма авторитетно.
Мы уже поминали о том, что Репейка почитал себя существом сухопутным, — вот почему он подозрительно косился на появившийся вдруг во дворе большой таз и рядом кастрюлю с водой, от которой шел пар. Щетку же и мыло он встретил уже с нескрываемым отвращением. Предчувствия Репейки были, однако, почти безошибочны, а запах йода из коричневого флакончика только укрепил их.
Розалия принесла еще чайник с холодной водой и натянула резиновые перчатки.
— Ну, давайте собаку сюда.
Репейка подошел поближе к аптекарю.
— Ступай, Репейка. Да вы сами позовите его, Розалия! Это ж такая собака, что если сказать ему: круши мак, — он будет крушить мак. Будет!
— Иди сюда, Репейка, я тебя выкупаю. Вода хорошая, теплая.
Репейка смотрел на аптекаря.
— Вода? Ненавижу! А потом вот это самое… это вонючее… — «Вонючее» было мыло, которое когда-то при купании попало ему в глаза, щипало, и щенок этого не забыл.
— Иди, песик, будешь чистым, как лебедь.
Но Репейка не хотел быть чистым, как лебедь. Более того, он стал посматривать в сад…
— Нельзя! Останешься здесь! — топнул ногой аптекарь. — Почтенная дама ждет тебя, хочет вымыть… право, я тебя не понимаю, Репейка. Идем!
— Э-эх! — вздохнул щенок и, смирившись, поплелся рядом с новым своим повелителем, чтобы поступить в распоряжение Розалии. Он шел, нога за ногу, и даже чуть-чуть скулил.
— У меня особенно живот чувствителен… и если мне попадет в рот это белое… я выскочу из таза!
Однако Розалия так бережно поставила его в таз, а руки ее так ловко и любовно мыли и чистили четырехкилограммового победителя крыс, что щенок повизгивал, честно говоря, лишь по привычке.
— Нет, нет, только не уши! Оттуда пойдет в глаза, в рот…
— Посмотрите, куда укусила его крыса, я потом смажу йодом.
— Вот здесь, — показала Розалия, оттянув Репейке брылю — еще и кровоточит немного.
— Смойте хорошенько мыло, а я вынесу его подстилку.
Подстилку бросили возле стены, куда еще попадало солнце, и щенок пылко завилял хвостом, приветствуя знакомое ложе.
Розалия еще и вытерла щенка, аптекарь смазал йодом ранку, хотя Репейка и поворчал на склянку; наконец, домоправительница поставила «чистого, как лебедь», щенка на подстилку.
— Сидеть! — сказал аптекарь, случайно найдя верное слово и тон. — Не затем мучилась с тобой эта благородная дама, чтобы ты сразу весь извалялся.
— Хорошо, хорошо, — повеселел на солнце щенок, — но здесь, на подстилке, я все-таки поваляюсь, таков уж мой обычай.
Розалия выплеснула грязную воду, и Репейка струхнул немного, услышав шум водопада, но земля тотчас впитала воду, и щенок, откинув назад левую лапу, разлегся на покрывале с таким видом, словно был у себя дома.
— Теперь вся эта история с водой и не так уж страшна, — поморгал он аптекарю, — а здесь очень удобно, словом, мне кажется, я сейчас усну.
— Оставим его, — сказал аптекарь, — он скоро обсохнет. Но, помнится мне, Розалия, вы говорили что-то о телячьей печенке.
— А мне помнится, вы от нее отказались…
— У меня память лучше, милейшая Розалия, и, если телячьей печенки не будет, я попрошу тетушку Терчи подыскать мне другую домоправительницу.
Тетушка Терчи была родной теткой аптекаря, которая послала к племяннику Розалию с таким напутствием:
— Поезжай, Розика, Денеш малость с причудами, но добряк. Хоть и седьмая вода на киселе, а ведь и тебе он родственник, так что как-нибудь приучишь мальчика к порядку…
Тому уже шесть лет. За шесть лет Розалия убедилась, что в каких-то вещах «мальчика» приучить к порядку невозможно, а в каких-то и не нужно, так как в аптеке, например, у него порядок необыкновенный. Розалия была вдова, Денеш старый холостяк, и после первоначальной притирки они отлично ладили друг с другом.
Итак, Розалия сняла резиновые перчатки.
— Пишите, пишите, но я тоже напишу, что теперь вы и собак купать меня заставляете…
— Одну-единственную собаку, чудо-собаку, истинного героя… да, чуть не забыл: я же обещал этому бесценному алмазу две пары сосисок. Парочку во всяком случае принесите, Розика. Репейка считать не умеет…
— Дайте денег.
Аптекарь порылся в карманах.
— Должно быть, я положил на подоконник.
— Там нет.
— Тогда на чашу весов.
— И там нет.
— Ага! В ящик для ножей.
— Ящик для ножей я выскоблила и поставила сушить.
Аптекарь долго и вопросительно смотрел на свои туфли.
— Честное слово, не знаю. Розика, купите на свои… эта бестия мясник меня когда-нибудь посадит.
Розалия удалилась.
— Запишите только, Розика, — крикнул ей вслед аптекарь, но Розалия, уходя, лишь отмахнулась. Это и была та область, где приучить Денеша к порядку было невозможно, и расчеты их давно уже совершенно и безнадежно запутались.
Щелкнула калитка, во дворе стало тихо. Аптекарь твердо поклялся, что завтра же наведет порядок в денежных делах и сразу почувствовал себя веселым и свободным, может быть, гораздо более веселым и свободным, чем если бы уже сделал все подсчеты. Он бросил еще один взгляд на Репейку и вошел в аптеку.
Двор остался без присмотра. На крыши, правда, еще поглядывало солнце, но двор уже погрузился в тень, и все замерло, пока со стороны сада, настороженно озираясь, не появилась Мирци; она шла так неслышно, что даже Репейка заметил ее, лишь когда она устроилась рядом с ним на подстилке.
