Репейка остался один. Где-то под шерстью затаилось приятное ощущение чистоты, и оно связалось — сейчас впервые — с водой и Розалией. Это были, однако, лишь беглые ощущения, тогда как доносившиеся из кухни звуки пробуждали извечные требования, взывая к желудку.
В рамке кухонной двери вдруг вспыхнул свет, он становился тем ярче, чем больше сгущалась тьма. Тень Розалии проходила иногда по освещенному пятну двора и исчезала в темноте, это было, конечно, интересно, — ведь Розалия по-прежнему гремела на кухне посудой, — но тут вдруг стукнула печная дверца и началось шипение и скворчание, отчего по двору распространились восхитительные запахи, противостоять которым было невозможно.
Репейка, словно призрак, появился на пороге, скромно говоря своим появлением:
— Я здесь!
Розалия, однако, не поняла бы этой внятной речи, даже если бы заметила щенка, но она увидела его лишь тогда, когда он вырос у самых ее ног. Сразу вспомнив о крысах, она подскочила с подобающим случаю воплем и подхватила юбку.
Репейка вилял хвостом:
— Не надо волноваться… Это же я.
Розалия опустила юбку, которая, не дай бог, могла послужить крысам средством сообщения.
— Чтоб тебя разразило, пес ты несчастный… да у меня из-за тебя родимчик приключится.
— Что такое? — вышел на кухню аптекарь. — Что тут у вас? А родимчик, Розалия, в вашем возрасте не опасен. Меня последний раз схватил родимчик в шесть лет, после того как я слопал бидон сливового джема. Отчего же вы визжали, Розика?
— Эта поганая собака… вошла так, что я и не заметила… Мне показалось, это крыса.
— Репейка вовсе не поганая собака, спутать же его с крысой не только оскорбление, но и серьезное заблуждение из области естествознания. Он получил сосиски?
— Нет. Да и куда это годится приучать собаку к сосискам! Я купила ему мясных обрезков за полцены, сварю с картошкой. А сосисками он бы и не наелся.
— Вы правы, Розалия. Репейка, от сосисок отказываемся. Получишь тушеное мясо с картофельным гарниром, как пишут в ресторанных меню. Ведь и там так только пишется, нормальный же человек просит картошку, и официант приносит ему картошку.
Репейка тотчас подбежал к аптекарю.
— А мы с Мирци хорошо выспались. Она грела меня… похоже, что она мне друг, хотя это немножко стыдно. Собачий род с кошками не знается… и даже убивает их, если нужно. Но Мирци воспитанница Дамы… Еще не пора есть?
Аптекарь задумчиво смотрел на щенка.
— Хотел бы я знать, Репейка, где ты будешь спать. Признаться, мне не приходилось спать с собакой, а если ты начнешь возиться, я тотчас подумаю спросонок, что на постель карабкается крыса и — клянусь честью, Репейка, — тоже стану визжать.
Репейке прискучили долгие речи, он зевнул и подошел к Розалии.
— Есть не будем?
— Где он будет спать? — повернулась Розалия к аптекарю. — Да где ж ему и спать, как не на своей подстилке, двор сторожить! Еда для него готова, сейчас переложу ее в эту старую миску, а вы, как остынет, поставите возле подстилки.
— Розалия, вы опять правы…
— Как всегда. Ну, вот вам миска… а ты не мешайся под ногами, Репейка, не то на лапу тебе наступлю.
Репейке и незачем было теперь мешаться у нее под ногами, так как аптекарь уже пошел с миской к выходу, и щенок, прыгая то впереди, то сзади, сопровождал вожделенную посудину, изливавшую благословенный аромат.
Аптекарь оставил Репейку наедине с миской, от которой его было не отпугнуть теперь даже палкой.
Между тем наступил вечер — тихий вечер конца лета, над которым с каждым днем все белее Млечный путь, ярче луна и суше запахи, выдыхаемые во тьму увядающими цветами и пузатыми копнами соломы.
Время ливневых дождей миновало, тропинки высохли, стали как потрескавшаяся кость, иначе громыхали телеги, а в садах пестовали свои плоды деревья, и свои семена — сорняки, словно думали о надвигающейся старости.
Утихали, в ином темпе звучали шумы работы и жизни. Оживление полевых работ словно оседало в амбарах, на гумнах, откуда уже не неслась пыль молотьбы, зато веялки рассыпали по брезенту семена будущего года.
Выросло потомство, покинуло гнезда, логова, лежки, берлоги. Кончились и родительские тревоги, ибо новое поколение уже летало, бегало, плавало или ползало и самостоятельно добывало себе пропитание, такое различное по вкусу, запаху и виду.
Утомленная дуга лета уже едва держалась и мягко опиралась на поля и города, словно путник, собравшийся уходить, — на дверной косяк. Он еще не спешит, еще может сказать несколько слов напоследок, но нового все равно больше не скажет, да и те, кто остается, не возражают, чтобы он ушел.
Утих и дом аптекаря, кухонная дверь заперла свет внутри и темноту — снаружи. Некоторое время в доме еще слышалось изредка какое-то хождение, потом и оно утихло; Репейка, хоть и наевшись до отвала, обошел двор, решив на этот раз ознакомиться и с той его частью, что выходит на улицу.
Двор отделялся от улицы частой чугунной оградой на высоком каменном фундаменте, хотя аптекарь глубоко ошибался, считая метровую каменную кладку препятствием, пожелай Репейка бежать. Но наш герой не испытывал ни малейшего желания покинуть этот двор, человека, Даму, Мирци, такую знакомую подстилку и — миску. Однако обследование еще не бегство, поэтому Репейка взлетел на каменную стену, словно серая тень во тьме, то есть невидимо.
— Так-так, — оглядел Репейка улицу, — отсюда мы приехали… — И сел в тени на узкой кромке каменной ограды: неподалеку горел фонарь, а по улице еще сновали люди.
Он обнюхал чугунные прутья ограды и понял, что никак между ними не протиснуться. У щенка остались дурные воспоминания о том, как он задыхался при подобных попытках, так что голову он держал на почтительном расстоянии от решетки. Однако расширить познания хотелось, и он прошел по каменной кромке до самого последнего столба, затем повернулся, увидев отсюда уже и ту часть улицы, куда увезли старого Ихароша. Там, чуть подальше, тоже горел фонарь, и где-то с громким треском спустили жалюзи.
Репейке этот звук не понравился, да и пронесся он по улице неожиданно, поэтому щенок соскочил со стены, чтобы заодно осмотреть заднюю часть сада. По дороге познакомился с железкой для чистки сапог, с ушастой бочкой, в которой цвел — когда цвел — олеандр, но Репейку это растение не интересовало, ни с цветами, ни без них.
У входа на склад он остановился, прислушиваясь к таинственному шороху, шедшему из-под земли. Однако наверху все было спокойно. Крысы получили вразумительный урок, и внизу, в темноте, старейшины с кровавыми глазками мрачно поучали молодежь:
