Но спустя два дня, когда мы уже шли под палящим солнцем по степям на запад, углубляясь в пустыню, Бирка вел себя превосходно. Своим собачьим умом он понял, что верблюд — зверь для него не страшный, а в некоторых случаях может быть и полезным. Хитрый пес бежал не сзади, как обыкновенно бегают собаки, а под одним из верблюдов, укрываясь от жестокого солнца.
Окончили мы переход — пришли в Арысь, и оттуда я поехал в горы Тянь-Шаня подышать свежим горным воздухом после кызылкумского пекла. Ну, конечно, и Бирку взял с собой. Вот здесь-то он себя и показал с самой невыгодной стороны: я убедился, что Бирка не помощник для меня, а обуза.
Брал я фокса каждый день в горы, где во множестве обитали красные сурки. Залезет пес в нору и сидит там часами, сурка облаивает. Я томлюсь у норы — жду, когда Бирка вылезет, — время напрасно теряю, но не бросить же собаку! Это еще не беда. Фокс — собака норная, так оно и должно быть. Не нравилось мне в Бирке другое. Уж очень он любил драки. Как завидит чужую собаку, сейчас же начнет с ней грызться.
А в Киргизии собаки страшные — киргизские овчарки. Такой могучей собаке ничего не стоит загрызть маленького фокса.
К моему великому огорчению, во дворе у соседа на цепи сидела овчарка, бегала вдоль протянутой проволоки. Вот Бирка и стал ходить к ней в гости, чтобы подраться. Первый раз отодрала овчарка маленького забияку ужасно. Отлеживался Бирка дня два, стонал целые ночи, зализывал раны, а затем, улучив минутку, опять улизнул на соседский двор. На этот раз овчарка изгрызла его до полусмерти, но Бирка и тут не угомонился.
Однажды слышу я хриплое рычание, взвизгивание. «Ну, — думаю, — опять собаки грызутся!» Схватил метлу и бегом во двор к соседям. Прибежал туда, да так и застыл от удивления. Смотрю и глазам не верю: фокс по всему двору гоняет здоровенную овчарку, кусает ее и все норовит в горло вцепиться. Овчарка — собака сильная, увертливая, но цепь мешает ей уйти от Бирки. То сбросит с себя овчарка вцепившегося фокса, то в сторону отскочит, то в будку залезет. Но Бирка от нее не отстает ни на шаг, даже лезет в будку и всаживает клыки в тело противника.
Едва я отогнал Бирку метлой от соседской собаки. И сейчас мне непонятно, почему на этот раз так смело вел себя Бирка. После этого случая овчарка стала бояться фокса. Как завидит его, начинает беспокойно метаться по двору, искать защиты у своей хозяйки.
Не давал мне покоя Бирка и во время горных походов. Завидит табун баранов, пасущихся на зеленых увалах, и к нему кинется. Знает ведь, что табун охраняют собаки-овчарки. Пока прибежишь на место происшествия — там уже творится что-то невероятное: перепуганные бараны рассыпались куда попало, собаки дерут Бирку, а он в каком-то упоении, как пиявка, впивается зубами в своих врагов.
Надоели мне Биркины драки. Помощи от пса мало, а беспокойства — хоть отбавляй. Однако расстаться с фоксом было жалко — привык я к нему. Когда мы вернулись в Москву, Бирка вдруг сбежал, оставив на память свою родословную. Поискал немного Бирку и стал думать о приобретении новой собаки.
Вот тогда-то и появился Гаудо, или Гаудик, ставший моим верным другом и спутником в путешествиях. С первого взгляда он очаровал меня своей внешностью. Принадлежал Гаудик к породе оленегонных лаек. Пушистый, хвост калачиком, ушки торчком, глаза быстрые и такие умные — кажется, все понимает пес, только говорить не умеет.
В тундрах нашего Севера оленегонные лайки выполняют ответственную работу — пасут оленей. Отобьется олень от стада, собака вмиг его назад вернет да еще укусит как следует в наказание за беспорядок. Если у такой пастушьей лайки проявляется интерес к охоте, оленеводы бьют собаку смертным боем: знай, свое дело, а охотой не смей заниматься! Однако среди оленегонных лаек нередко встречаются отличные охотничьи собаки: чуткие, зоркие и неутомимые.
Я это знал, но, наученный Биркой, без пробы не решился взять Гаудо и, наскоро снарядившись, выехал с собакой в глухую деревушку, затерянную в лесах Калининской области.
Тихая осень. Неподвижен прохладный воздух. Куда ни глянь — тянутся моховые болота с корявыми низкорослыми сосенками, а среди них, как острова, темнеют ельники. Только по далеким краям болота пестрит разноцветной листвой мелколесье: краснеет осина, желтеет береза. Изредка тревожно, по-осеннему, цыркнет лесной конек, застучит по сухому стволу дерева дятел, и опять тишина.
Мы с Гаудо в лесу еще до рассвета. С ружьем наготове осторожно брожу я по краям рёлок, пересекаю осинники, березовые перелески, чутко вслушиваюсь и всматриваюсь вокруг. Собаку я почти не вижу. Она занята своим делом. Появится на мгновение из чащи, взглянет на меня, и опять я брожу один.
Но вот издали доносится лай Гаудо. Пролаял он раз, другой и замолчал. В густом осиннике хлопают крылья тяжело взлетающей птицы, и снова лай азартный, звучный. По-звериному осторожно, стараясь, чтобы сухая ветка не хрустнула под ногой, чтобы не зашелестел палый лист, спешу туда, куда зовет меня четвероногий приятель. Кончился густой осинник, на пути освещенная солнцем прогалинка, на кочках рдеет брусника, а дальше отдельные ели, большие осины и редкое мелколесье — далеко видно… А вот и Гаудо. Его чуткие уши издали заслышали мою осторожную поступь, и, чтобы отвлечь внимание птицы, пес лает еще азартнее, взвизгивает, роет землю и вдруг, со злобой бросившись на молодую сосенку, треплет ее тонкие ветки зубами. По глазам собаки, по направлению ее лая стараюсь догадаться, где скрывается птица.
«Там он, там он, — лает Гаудик. — Там он, там он», — повторяет пес, обежав дерево с другой стороны. Ну, теперь все ясно. Лесной великан — глухарь — сидит на дереве и с недоумением следит за своим смешным противником. Глухарю надоела эта комедия, и, наклонив голову, он как бы дразнить собаку: «Лай сколько тебе влезет, все равно не достанешь».
Но гремит выстрел, сыплются сбитые дробью листья, и, пораженный неожиданным грохотом, глухарь срывается с места. Тяжело хлопая крыльями, он снижается почти до земли, но затем, выровнявшись в воздухе, летит над болотом. Был момент, когда Гаудик чуть было не поймал на лету птицу. Он подпрыгнул, как мячик, но щелкнул зубами в воздухе и тотчас же с отчаянным воплем кинулся за глухарем по болоту.
От этого вопля по спине пробежали мурашки. «Экая, право досада — как это я промахнулся! Не гожусь, наверное, для такой охоты». Руки дрожат, зубы мелкую дробь отбивают, патрона из ружья не могу вытащить. А лай оборвался где-то на болоте за корявыми соснами. Не успел, видимо, Гаудик вновь «посадить» птицу на дерево — подвели маленький рост и короткие ноги, не угнался пес за летящей птицей, потерял из виду добычу.
