Владимир Динец - Зима на разломе (Ближний Восток, 1993-94)

Владимир Динец

Зима на разломе

Ближний Восток, 1993-94

1996

Оглавление От автора 1. Эмигрант 2. Контрабандист 3. Тренер дельфинов 4. Волонтер 5. Научный сотрудник 6. Строительный рабочий 7. Дворник 8. Палубный матрос 9. Рулевой 10. Охранник 11. Погонщик верблюдов 12. Официант 13. Богатый бездельник 14. Эмигрант

The wonder of the world, the beauty and the power, the shapes of things, their colours, lights and shades; these I saw. Look ye also while life lasts.

(Я видел чудеса мира: красоту и силу, цвет и форму, свет и тень. Смотри и ты, пока живешь.)

Надпись на древнем надгробии, Камберленд, Англия

От автора

- А как вы узнаете, что обитатели планеты разумны?

- По уровню застенчивости, - ответил Контактер. - Разумные существа ничего не должны стесняться.

Роберт Шекли. Миссия Разума

Возможно, некоторые читатели будут слегка шокированы отдельными эпизодами интимного характера, встречающимися в тексте. Причина их появления в данной книге заключается в том, что автор - профессиональный биолог. Натуралисту, привыкшему видеть простой биологический смысл многих явлений нашей жизни, очень трудно следовать придуманным обществом правилам и инструкциям в творчестве. Как, например, понять, почему описание слезинки, катящейся по девичьей щеке - это высокая поэзия, а описание капли влагалищной смазки, стекающей по бедру той же самой девушки грязная порнография? Ведь появление второй капельки обусловлено не менее хитроумной связью между эмоциями и железами слизистой оболочки, чем появление первой.

Духовная красота человека - в сложности работы мозга, в богатстве восприятия и тонкости психики, а не в умении прикрывать половые органы трусами. И настоящая любовь прекрасна во всех своих проявлениях, будь то стихи влюбленного поэта или зачаровывающая симфония женского оргазма. Глупо и бессмысленно восторгаться стихами, не будучи в состоянии оценить музыку плотской любви.

И еще одно важное замечание. За исключением геккончика Мойше, все действующие лица этой книги - вымышленные литературные персонажи. Их возможное сходство с реальными людьми, животными и государствами результат случайного совпадения, о котором автор заранее сожалеет.

1. Эмигрант

Из всех гнуснейших человеческих пороков наиболее омерзительным является благоразумие.

Джордано Бруно

Ночь прошла. Угловатые тени домов медленно проступали в сером отсвете московского неба. Мы лежали на спинах, прижавшись друг к другу боками, уставшие настолько, что не хотелось даже спать. Одеяло давно валялось на полу, но в это дождливое октябрьское утро нам не было холодно - мы все еще не могли остыть.

Вдруг Ирочка приподнялась, села мне на бедра, упершись ладонями в плечи, заглянула в глаза и жалобно попросила:

- Не уезжай.

Я молча провел ладонями по ее груди. Бархатистые соски упруго выскочили из-под кончиков пальцев и снова уставились на меня.

- Не уезжай, пожалуйста, - повторила она. - Посмотри, какая я красивая.

Я посмотрел в ее искрящиеся карие глаза, на чудесную грудь, на изящную талию, мягко раширявшуюся к нешироким, но крепким бедрам, молча приподнялся на локтях и принялся ловить губами непослушные соски. Она заставила меня снова лечь и настойчиво сказала:

- Не уезжай. Мне будет скучно без тебя.

Что я мог ей ответить? Мы познакомились полгода назад, но за все это время только чуть больше месяца были вместе. Сначала я ездил в Европу, потом - в Китай. Теперь снова приходилось надолго уезжать. Наука, моя профессия, фактически перестала существовать. Небольшая фирма, в которой я работал последнее время, тоже почти обанкротилась из-за падения спроса на оба вида наших товаров. Детские книжки никто не покупал, а цены на стрелковое оружие снизились в связи с прекращением военных действий в Карабахе. Зарплату нам выдавали то контрабандным виски, то не прошедшей санэпиднадзор телятиной.

По-моему, необходимость заниматься дважды в месяц разделкой телячьих туш на полу офиса, притом, что он расположен в городской квартире на Тверской (пятый этаж, лифт не работает), а вокруг по колено в крови бегают на грани обморока пожилые детские писательницы и корректоры - уже достаточное основание для эмиграции. А представьте себе, что началось, когда мы выбросили кости во двор! Сбежалась половина городской милиции, а мы как раз отпускали товар нашим лучшим клиентам - славным парням из Фронта Освобождения Карабаха.

Все это еще можно было терпеть, но когда зарплату выдавать перестали вовсе, мне ничего не оставалось, как попробовать подработать за границей.

К счастью, за этот месяц с Ирочкой я научился отвлекать ее от неприятных разговоров. Положив пальцы на ее тоненький затылок, я нащупал место, где начинали расти густые темно-русые волосы, и медленно повел рукой вниз по гладкой ложбинке спины. Ирочка напряглась и прикрыла глаза, но тут же открыла их и упрямо проговорила, нахмурившись:

- Не уезжай, слышишь?

Но я продолжал гладить ее по спинке, одновременно легко касаясь языком коричневых сосков, чуть соленых от пота после бессонной ночи. Она зажмурилась, прогнула спину и заерзала по мне мягкой попкой, придвигаясь ближе. Тогда я провел языком от соска до самого подбородка, а потом раздвинул ей губы и начал целовать. Ирочка застонала, и я почувствовал, как теплая жидкость потекла из нее мне на живот. Моя девочка сама не заметила, как начала двигать бедрами по моему ставшему скользким животу, щекоча меня жесткими волосками. Потом она вдруг расслабилась и произнесла:

- Ложись на спину.

- Подожди, - сказал я.

- Ложись, я хочу сейчас.

- Я только отдохну немножко...

Но она уже опустилась на локти, ласково оттянула кожу с моего, казалось, совсем отключившегося хвостика и принялась нежно-нежно щекотать его язычком - сначала уздечку, потом самый кончик. Я думал, что у нее ничего не выйдет, но Ирочка, наверное, и на смертном одре смогла бы меня оживить. Сначала я чувствовал только ее легкие прикосновения, а потом вдруг ощутил, как головка хвостика стала выходить из все еще облегавшей ее кожи. Еще минута - и Ирочка, охватив эту кожицу мягкими губами, стала сама водить ее вверх-вниз, продолжая поглаживать головку быстрыми движениями языка. Но едва я почувствовал, как наполнился тугой горячей кровью мой хвостик, как девочка остановилась, и мне пришлось двигаться самому, иногда задевая натянутой кожей головки ее зубы.

Тогда Ирочка быстро подняла голову, взяла хвостик прохладными пальчиками и легко ввела его - нет, позволила войти - в свою истекавшую клейкой жидкостью норку, а потом начала было приподниматься и опускаться в такт, но сразу перестала - слишком устала за долгую осеннюю ночь. Однако я уже окончательно ожил и принялся сам двигаться в этом горячем, мягком, нежном пространстве, и каждая клеточка моего хвостика исходила сладкими волнами наслаждения.