Лес напоминал парк. Через некоторое время мы подошли к гигантскому бальзовому дереву. Это было первое большое дерево, которое мне пришлось увидеть. Прекрасное дерево, гладкое, с корой мышиного цвета, которая в полумраке казалась голубоватой. Оно стояло, стройное, почти круглое, как колонна; ветви начинались только у самой вершины. Дерево было значительно выше ста футов, имело небольшую конусность и не менее трех футов в диаметре. Я прикинул, что из этого дерева можно получить два бревна для моего плота.
— Сможем ли мы вывезти его отсюда? — спросил я своего спутника.
— Си, сеньор.
— Тогда давайте искать другие деревья.
Обычно бальзовые деревья растут группами по три или четыре на площади в один — два акра[26]; но такие группы встречаются и на расстоянии четырехсот — пятисот ярдов[27] друг от друга. Не прошло и часа, как мы разыскали восемь безупречных деревьев.
Мы вернулись по тому же трудному пути, вышли на дорогу и приехали в Кеведо на грузовике, перевозившем бананы. Я тотчас же разыскал молодого китайца, владельца этого леса.
Он выслушал меня и покачал головой.
— Я очень огорчен, дон Бил. Я знал об этих деревьях, но их невозможно вывезти оттуда. Я охотно отдал бы их вам, но вблизи этих деревьев нет ни дороги, ни ручья. Во всем районе Кеведо нет ни одного трактора, а волы не справятся с такой работой: слишком далеко и дорога ужасная.
Несколько лет назад большие тракторы исчезли из Кеведо, так как трудно было их ремонтировать на месте.
Видя мое разочарование, владелец леса добавил:
— Чтобы доказать, как мне хочется вам помочь, я пошлю завтра утром своих людей рубить эти деревья.
Я покачал головой. Еще одна напрасная попытка.
Все в Кеведо заинтересовались моей экспедицией. Некоторых прельщала крупная сумма, которую я предлагал за стволы толщиной в три фута; плотогоны, или бальсерос, пригонявшие каждую неделю в Кеведо с верховьев реки тысячи бальзовых деревьев для отправки их на лесопильные заводы в Гуаякиль, широко распространили об этом слухи.
Спустя неделю я стоял перед другим серым гигантом, растущим в тени и в безмолвии высокоствольного леса. Мы находились на гасиенде «Тьерра Нуэва», расположенной вдоль дороги Гуаякиль — Кеведо.
— Это мачо?[28] — спросил я сопровождавшего меня эквадорца.
— Да, сеньор, это мачо.
Я измерил дерево на глаз. Оно очень подошло бы для центрального бревна моего плота. Мне сказали, что на территории гасиенды можно найти и без особых трудностей вывезти оттуда семь или восемь таких деревьев.
Разглядывая дерево, я обошел вокруг него. Потом положил руку на гладкий ствол; его приятно было трогать — кора была прохладная и крепкая.
— Мы совершим путешествие, старина, — произнес я шепотом, — непременно совершим.
И я представил себе широкий простор Тихого океана.
При помощи лианы туземец стал измерять окружность дерева.
— Сделай на нем метку, амиго[29], оно как раз нужной величины.
Он взял мачете и сделал две глубокие зарубки на стволе.
Затем мы отправились дальше, и нам удалось разыскать и пометить еще семь деревьев. Мне нужен был лишний ствол на случай, если один из них будет поврежден или затерян во время сплава. Наконец-то кончились поиски! На следующее утро я подписал договор с одним жителем Кеведо на порубку помеченных мною деревьев и доставку их в течение десяти дней на берег Паланки в районе Кеведо, за что обязался уплатить ему по тысяче сукров (около двадцати долларов) за каждое дерево.
В тот же день подрядчик послал своих мачетерос[30] в джунгли, чтобы прорубить для волов дорогу к деревьям.
Дня через два трое лесорубов стояли с топорами перед первым помеченным мною деревом. Сидевший на его вершине большой белый какаду, пронзительно вскрикнув, улетел; его белые крылья блеснули на солнце.
— Дурное предзнаменование, — проговорил один из лесорубов.
— Все предзнаменования хороши, — возразил я и взял у него топор.
Лезвие вонзилось в мягкую древесину по самую рукоятку, и мне стоило немалых усилий вытащить его. Затем лесорубы заменили меня, начав рубить дерево с двух сторон.
Вскоре ствол был подрублен. Сохраняя равновесие, дерево упало не сразу. Лесорубы отошли на безопасное место, выжидая, пока порыв ветра повалит его. Из глубоких зарубок вытекал сок.
— Пошло!
Дерево слегка, еле заметно качнулось. В тот же миг мне показалось, что я услышал тяжелый странный и душераздирающий вздох, идущий из-под земли, от его корней.
Затем дерево начало падать, описывая широкую дугу, набирая скорость и ломая небольшие деревья; оно валилось, издавая какой-то жуткий звук, разрывая последние связи с комлем и обрушиваясь на землю дождем листьев и веток. Подскочив один раз, оно замерло на месте.
Семь благородных деревьев должны были пасть, чтобы осуществилась моя мечта. Для некоторых людей дерево священно. Могу ли я забыть годы, прожитые в Нью-Йорке, когда, чтобы увидеть одно — два дерева, борющихся за жизнь в пустыне большого города, я проходил целые мили по каньонам улиц; затем я направлялся в верхнюю часть города, в Центральный парк, где мне было знакомо каждое дерево.
«Семь сестричек», как я назвал деревья, из которых собирался соорудить плот, были налиты соком и чрезвычайно тяжелы; стоило огромного труда их вывезти. Три упряжки волов тянули изо всех сил, но никак не могли стронуть их с места. Животные падали в жидкую грязь, тяжело дыша. Потом вставали и тянули снова. Пока волы лежали как мертвые, мы срубали молодые деревца и, орудуя ими, как рычагами, перекатывали стволы в более удобные места. Другими деревцами мы заваливали ямы, делали из них настил, по которому и катили бревна сквозь темный зеленый туннель, прорубленный в джунглях.
Такой труд не был новостью для меня. Я работал лесорубом в Бразос-Баттоме, в Техасе, еще задолго до того, как начал бриться. Моим партнером в то время был один ирландец. Мы свозили лес, получая определенную плату за каждый акр земли и корд[31] дров. Жили мы в лесах. Работая, мы весело распевали весь день. Мы валили виргинский дуб, водяной вяз, орех, ясень, белый дуб, гикори[32] и эвкалипты.
Волы со всех сторон обступали дерево, в которое вгрызались топор и пила. Дерево, покрытое темными гирляндами испанского мха, стояло словно обреченное. Животные ждали, пока оно рухнет, чтобы полакомиться мхом. Мы сжигали ветки, листья, сучья и поленья, непрестанно вдыхая смолистый запах горящего дерева, слушая, как потрескивают в огне сырые сучья; костры редко угасали. Рано утром мы закапывали в горячую золу чугунок с фасолью и солониной и миску с сухарями, а в полдень кушанье было уже сварено и аппетитно дымилось. Потом начиналось пиршество: горячие сухари, фасоль со свининой, все это залитое черной патокой, которую мы галлонами[33] покупали на ближайшем заводе.
