Вот что я записал в конце того дня в дневник. (Наверное, все это можно было бы вплести в канву рассказа. Но мне показалось, что лучше оставить так, как есть.)
Я думаю, Адам и Ева были русскими. Ну разве стали бы французы и прочие немцы прятаться по кустам, чтобы скрыть свою наготу? Пошли бы поперек воли Божьей за любовь? Черта лысого! У западных людей есть демократия, и банки, и кабаре. У русских нет ничего, кроме мечты. Мы все — независимо от пола — в душе «тургеневские девушки», стыдливые и непорочные. У нас и Бог — влюбленный! А попробуйте вообразить влюбленным протестантского Господа… Это как представить себе Анну требующей у Вронского брачного контракта!
Русские непрактичны и стыдливы в любви. Мы через жизнь проносим ее ожидание, на нее возлагаем надежды. Но почему, спросите вы, мы не такие, как другие? Почему?! Да потому что в детстве нас недохвалили! Американцы или голландцы, к примеру, хвалят своих детей за любое их достижение, пусть и самое обыкновенное. А у нас — будь ты хоть Ломоносов! — все равно останешься предметом насмешек и издевательств. Вот и ждет каждый из нас, русских мужчин, той единственной, для которой станем больше остального мира. Той, которая увидит нашу уникальность, и утешит, и поддержит. И защищаем мы эту свою мечту больше, чем самих себя. Не то что о гениталиях, о пальчиках ее говорить стесняемся!
С такими представлениями и входим в жизнь. А жизнь нам — коленом в пах, поленом по переносице…
Если бы не эта самая стыдливость, быть бы мне знаменитым физиком! Все шло к тому. После окончания школы я успешно сдал экзамены в московский Физтех и уже считал себя студентом. Оставалось собеседование. А там меня возьми и спроси: «Расскажите нам, молодой человек, при каких обстоятельствах вы стали мужчиной?» У меня перехватило дыхание, и в лицо бросилась кровь. Я стоял красный и потерянный. Такой красный и такой потерянный, как переходящее знамя в углу пионерской комнаты. До того как из меня сделают мужчину, мне предстояло прожить еще целый год. А жить не хотелось! И тогда на помощь пришел сосед экзаменатора-убийцы.
— Брось расстраиваться, — посочувствовал благодетель. — Мы не то имели в виду. А вот как ты думаешь, что для мужчины главное?
Как я думаю? Он считал, что после всего у меня есть чем думать! Я обреченно посмотрел в окно и выдал то, о чем когда-то узнал из рукописи Ту.
— Мужчина должен быть ловким и гибким, как акробат! — тихо сказал я. И рассказал все, что знал, про «Камасутру» и любовные позы. Экзаменаторы хохотали так, что стоявшие в коридоре студенты были уверены, что я поступил. Мне до сих пор часто мерещится тот хохот, тот издевательский смех взрослых над, по сути, еще ребенком.
К ночи LP, копившая на протяжении всего дня обиды, наконец выплеснула их наружу. В ответ на мои заигрывания она отползла на край широченной гостиничной кровати, отвернулась и сделала вид, что спит. Я решил выдержать характер, улегся на спину и обнаружил висевшую под потолком копию панно из храма Лакшманы. За окном висела полная луна, и в ее молочных лучах каменные фигуры казались живыми. Их позы наполняли тело желанием. Последнее, что я запомнил, перед тем как уснуть, была женщина, подвязанная стропами под животом у донельзя распаленного коня. Оттуда, снизу, она призывно махала мне рукой и губы ее набухали желанием. Тем больше меня злило равнодушие LP!
В ту ночь мне снились безобразно откровенные сны. Они, словно бесконечная анфилада, уводили меня все дальше и дальше вглубь возбужденного подсознания: стоило закончиться одному сновидению, как тотчас же начиналось следующее. В них женщины кружились в танцах с женщинами, смеялись, глядя на сидевших поодаль мужчин, заигрывали и соединялись друг с другом. Они были самодостаточны, и это, пожалуй, вызывало самую большую обиду, и бешенство, и опять-таки возбуждение.
Проснулся я на рассвете. На стене приветом из детства дрожал солнечный зайчик. Цепочка скульптур, занятых групповухой над нашей постелью, с утра выглядела нелепо. Казалось, люди вышли на работу, забыв одеться. Я оперся на локоть и посмотрел на спящую LP. Ее кудряшки были в беспорядке разбросаны по подушке, а оттопыренная нижняя губа придавала лицу обиженное выражение. «Даже во сне на меня дуется!» — подумал я и с трудом сдержался, чтобы не растормошить подругу: подуть в лицо, провести указательным пальцем от переносицы до кончика носа, чмокнуть в щеку…
Вспомнилось, как мы впервые встретились — два никогда не видевших друг друга человека, по-разному боявшихся своего возраста. Как поехали в Новый Иерусалим. Как перешли на «ты». Как впервые поцеловались. Как она прибегала с сияющими глазами ко мне из университета и с порога бросалась на шею… Последнее воспоминание заставило меня улыбнуться: LP была лишь на пару сантиметров ниже меня, и, чтобы повиснуть на мне, ей приходилось изрядно подгибать коленки. А пару раз она чуть не сшибла меня с ног!
Судя по всему, я некоторое время проблуждал в воспоминаниях. LP с интересом смотрела на меня снизу вверх.
— Не спишь? — только и нашел я что спросить.
— Вроде уже нет, — ответила она. И я тихонько подул в ее кудряшки, и провел пальцем по носу, и поцеловал. Но LP оставалась серьезной.
— Знаешь, что мне снилось? — спросила она после паузы и приподнялась на локте, так что ее лицо оказалось рядом с моим. — Мне снилось, что я беременная. И что у нас будет дочка. — LP смотрела на меня все тем же серьезным взглядом, словно желая оценить мою реакцию.
— Ты ведь не станешь утверждать что это случилось сегодняшней ночью! — попытался я пошутить. LP щелкнула меня по носу и пошла в душ. Я же, взглянув на ее длинные ноги и узкие мальчишеские бедра, немедленно вспомнил свои ночные мучения и радостно последовал за ней.
Охота на тигра
БандавгархДорога была ужасной. Она была ужасной даже в сравнении с теми отвратительными дорогами, по которым нам доводилось ездить до сих пор! Всякий раз, подпрыгивая на кочках, я злобно чертыхался, а Саид, повернувшись ко мне, посылал мне ласковые улыбки. Всем своим видом он старался показать, что не виноват в качестве дорожного покрытия. Из-за обилия неровностей ему приходилось непрерывно вертеть головой. В результате пару сотен километров, отделявших нас от заповедника, мы ехали целый день и добрались до домика, где нам предстояло провести ночь, совершенно разбитыми. В половине шестого утра я проснулся от стука в дверь. Судя по частоте и силе ударов, стучали давно. Из окна в комнату дуло темнотой и сыростью. Вставать не хотелось. LP, похоже, испытывала те же чувства, что и я, — она тоскливо зарылась в одеяло и делала вид, что ее вовсе нет.
