Забыл сказать, что у «Заморы» был еще один существенный недостаток: она была слишком широка по сравнению с продольной осью и неустойчива — нос постоянно рыскал по горизонту. С парусом «Замора» стала вести себя еще хуже. Не слушаясь руля, она то поворачивала к берегу, то уходила мористее, но все же двигалась в нужном направлении.
Иногда прямо посреди моря попадались мели. Они легко угадывались, так как чайки садились именно здесь и ловили мелкую рыбешку. Если же чаек не было, то об опасности предупреждали белые буруны. Увеличивая или уменьшая угол паруса по отношению к ветру, мы меняли курс и обходили опасное место.
Так мы шли весь день.
Я сменил Диму на парусе, когда садилось солнце. На востоке глыбились тучи, темнея и набухая, а запад пылал кроваво-красным огнем, словно там буйствовал пожар. Через сизый заслон туч прорывались лучи садящегося солнца и бросали багровые пятна, вырывая из синих сумерек то кроткие всплески волн, то кипящий белый след за кормой, то аскетическое лицо Димы, затихшего перед буйством вечернего огня.
«Замора» бесшумно резала воду. Отдаленно и безмолвно вспыхивали молнии, обозначая лохматые края туч. Блеклое мерцание наливалось силой, и вскоре там начинал бить непрекращающийся разряд, словно пульсирующую вольтову дугу перебросили между опаленными краями облаков. Очевидно, севернее шли льды. От их холодного дыхания пары конденсировались, прессовались в облака, и тучи, сверкая молниями, вытряхивали из себя снежную крупу и дождь. В том месте, где шли мы, пока было сравнительно тихо.
Свободный от вахты Дима залез на верх нашей палубы, лег на спасательную надувную лодку. Ветер шевелил его растрепанную бороду. Остро и пристально он смотрел куда-то вдаль. Не сомневаюсь: в этот момент он думал все о том же — о плавании под парусами. Еще будучи курсантом мореходки, он с волнением читал о приключениях отважных мореплавателей-одиночек — Слокама, Конрада, Хауэлза, Жербо, Бомбара… Сам ничего не имея, часто живя впроголодь, он отдавал все свои средства и силы строительству «Заморы» и хорошо понимал того же Слокама. Старый моряк лишился всего, чем владел, когда его барк потерпел крушение. Но когда знакомый капитан подарил ему полусгнивший парусный слип «Спрей», Слокам, отказывая себе во всем, отремонтировал эту развалину и осуществил свою давнюю мечту — совершил кругосветное плавание.
Он закончил его в 1895 году, пройдя 46 тысяч миль за три года два месяца и два дня. Это было самое поразительное плавание — апофеоз парусного искусства уходящего века. Позднее первый в мире моряк-одиночка вспоминал: «Я остался один на один с морской стихией и целиком находился в ее руках, но я был счастлив… Никому, за исключением людей, имеющих практический опыт, не дано понять, насколько прекрасно свободное плавание по океанам…»
В XX веке уже десятки мореплавателей-одиночек устремились в далекие и опасные плавания на парусах. В основном это были моряки, превосходно владеющие парусом. Почти неправдоподобное исключение из них — Джон Колдуэлл.
В 1944 году в Австралии моряк военного корабля Джон Колдуэлл познакомился с женщиной по имени Мэри. Превратности военной службы бросали его с одного театра боевых действий на другой. Но вот война кончилась. Регулярных рейсов в Австралию не было, и Джон решил отправиться к Мэри на парусной лодке. Он купил крошечную яхту «Язычник». Джон не хотел плыть через океан один. Ему просто необходимо было взять с собой кого-нибудь, желательно человека, умеющего управлять яхтой, так как сам он в парусах ничего не понимал.
Разумеется, желающие разделить с ним одиночество были. Но, увидев неказистую яхту, они исчезали. Тогда Джон прихватил с собой двух котят, книгу «Как управлять судном» и один пустился в плавание.
На выходе из Панамского канала, проделывая первые упражнения с парусом и румпелем, Джон выпал из яхты и догонял ее вплавь. Несколько раз он сажал «Язычник» на мель, налетал на скалы, терпел крушения.
В «Отчаянном путешествии» Колдуэлл превосходно описал все эти приключения. Во время одного из ураганов он потерял мачту, почти все продовольствие. С середины Тихого океан плыл без пищи, съел все, что можно было съесть, — бриллиантин, машинное масло, бумажник. Он единоборствовал с акулой, пытался бить из рогатки чаек, бредил, опухал от голода. Но в нем все же теплилась надежда выжить. Он был молод и хотел во что бы то ни стало победить смерть.
«Я подумал о том, — писал он, — решился бы я на это путешествие или нет, если бы знал, какие неожиданности подстерегут меня? „Я решился бы“ — таков был мой ответ. То, что я сделал, было увлекательно, несло с собой сильные ощущения. Несмотря на опасности, я был в восторге. Я испытывал жажду, знакомую всем мужчинам, — жажду приключений. И вдобавок ко всему, я приближался к единственной в мире женщине, о которой мечтал, — к Мэри!»
Колдуэлл выбросился на риф у одного из островов Фиджи. Жители выходили его, поставили в буквальном смысле слова на ноги, так как в яхте он разучился ходить. А вскоре он встретился с Мэри — этой единственной в мире женщиной, которая стала его женой.
Потом в плавание пустился знаменитый Ален Бомбар. Затем «вояж века» совершает Френсис Чичестер. За ним — Уильям Уиллис…
Несколько раз Дима Кравченко, подобно своим кумирам, хотел отправиться в океан. К сожалению, ему не удалось осуществить эту мечту. И вот теперь, когда ветер гнал «Замору» и тихо шумела вода под ее носом, он, по-видимому, в мыслях был далеко от нас.
Ну вот что гонит таких людей? Во имя чего они бросают вызов силам, которые несравнимо выше человеческих? Кому нужны испытания безбрежностью водной пустыни, ураганами и голодом, жарой и жаждой? Почему, пройдя через ад плаваний, эти люди готовы повторить все сначала?
Любовь к морю?
Отчасти так. Пожизненный пленник моря Джошуа Слокам был таким же, как Джозеф Конрад, который писал: «В моей книге, откровенной, как предсмертная исповедь, я пытался раскрыть сущность моей ненасытной любви к морю. Возникшее таинственным образом, как всякая великая страсть, неимоверной волей богов посланная нам, смертным, чувство это росло, нерассуждающее, непобедимое, выдержав все испытания, устояв против разочарований, которые таит в себе каждый день трудной, утомительной жизни».
Или их влечет тяга к острым ощущениям?
Возможно, и это играет не последнюю роль. «Да, да, после тридцати четырех дней борьбы с морем я все еще получаю огромное удовольствие, когда смотрю на него», — говорит Хауэлз.
А может быть, презрение к смерти? Или стремление проверить свои силы?
Жербо писал, что путешествие в Америку предпринял ради удовольствия и для того, чтобы доказать себе, что он в состоянии его завершить.
