Другой документ, «План Шпицбергенской экспедиции», изначально построен по другому принципу. Это совсем не план экспедиционной деятельности, а история проблемы с выводами и обоснованием будущей деятельности на архипелаге, включая исторические права. Таким образом, он является программным документом, значение которого выходит далеко за рамки планируемой экспедиции, что подтверждается перечнем вопросов, поднятых исследователем с обозначением собственной позиции в их реализации, что относится прежде всего к двум первым пунктам «Плана», озаглавленным «Кто открыл Шпицберген» и «Русские на Груманте», в которых утверждалось:
«Еще до Баренца, и во всяком случае независимо от него, Шпицберген под названием Грумант был открыт, обследован и заселен русскими промышленниками… Русские первые фактически заняли архипелаг» (1945, с. 281) — вот отправной тезис в обоснование русского присутствия на архипелаге, который наши соперники не в состоянии игнорировать. Такова же и личная позиция Русанова в этой исторической проблеме. На размерах русского промысла на архипелаге мы уже останавливались в предшествующей главе. Прекращение российской деятельности на Шпицбергене он объясняет следующими причинами: «Основная причина, по моему мнению, заключается в том, что экономическая жизнь поморов пошла по другому руслу. Жизнь пошла по линии наименьшего сопротивления, и наши смелые мореходы по ледовитым морям превратились в простых моряков каботажного плавания» (1945, с. 283) Однако с изменением экономических условий, по его мнению, «придет пора, во-первых, объявить Карское море, усиленно теперь эксплуатируемое норвежцами, закрытым для иностранных промышленников; во-вторых, взять всю Новую Землю в наши руки; в-третьих, включить Землю Франца-Иосифа в район наших промыслов; в-четвертых, вновь воскресить наши промыслы на Шпицбергене» (там же). Тем самым Русанов создавал обоснование под будущую российскую политику в Арктике, получившую официальное оформление в известной ноте союзным и дружественным державам 1916 года о границах российских владений в высоких широтах вплоть до полюса, подвержденных десять лет спустя советским правительством.
Стержень, сердцевина русановской программы — раздел «Что нам делать на Шпицбергене», написанный с учетом всей сложности создавшегося положения в результате упущений собственной дипломатии и иностранного экономического прессинга. В приведенных ниже строках проявляется не только русановский интеллект, но и качества дипломата: «Было бы ошибочно думать, что на Шпицбергене все изучено и что там больше нечего делать. Совсем напротив. Возрастающее число иностранных экспедиций сопровождается новыми интересными открытиями и доказывает, что на этом обширном архипелаге осталось еще очень много работы. Собственно говоря, только общее очертание крайне изломанной и раздробленной береговой линии Шпицбергена более или менее известно, да и то не вполне: северо-восточные берега до сих пор остаются неснятыми на значительном протяжении. Всестороннему же обследованию подверглись лишь некоторые пункты западного побережья. Восточные берега Шпицбергена и его внутренние части еще ждут исследователей. Работы на Шпицбергене, весьма важной в теоретическом и практическом отношении, осталось сколько угодно, были бы только желание и возможность ее вести. Выполнить хотя бы небольшую часть этой работы для нас необходимо, если только мы не желаем навсегда и окончательно отказаться от наших прав на Шпицбергене, но нужно спешить, пока еще не совсем поздно. Предпринятое наравне с другими нациями обследование расчистит почву для нас и даст реальное основание для занятия некоторых, пока еще фактически свободных территорий архипелага.
Наибольшую практическую важность должно иметь геологическое обследование Шпицбергена, изыскание полезных ископаемых и в особенности каменного угля» (1945, с. 284). Интересно, как Русанов намеревался использовать на Шпицбергене свой новоземельский опыт: «Русская экспедиция прежде всего должна будет уяснить на месте общее положение дел. Было бы преждевременным сосредоточить все работы в каком-либо одном пункте. Вначале желательно общее рекогносцировочное ознакомление с различными частями острова» (1945, с. 285) — повторение идеи, которую он вынес с Новой Земли, когда утверждал, что «без общего предварительного обзора нельзя сказать заранее, какие пункты заслуживают подробного изучения, а какие нет» (1945, с. 219), что свидетельствовало о почерке опытного исследователя, умудренного Арктикой в самом высоком смысле слова.
В соответствии с такой постановкой вопроса Русанов следующий раздел посвящает проблеме наиболее перспективных на уголь районов, повторяя доводы, уже изложенные в «Проекте Шпицбергенской экспедиции». Новым здесь, однако, стало указание на потенциальных потребителей добычи на материке: «Ввиду развивающегося мореплавания в наших северных водах, ввиду все более выясняющейся бедности углем Новой Земли и его отсутствия на Мурмане, было бы весьма предусмотрительно со стороны России занять на Шпицбергене несколько свободных угленосных участков» (1945, с. 285). Так он связал воедино и результаты своих работ на Новой Земле, и предстоящие исследования на Шпицбергене с перспективой на полвека вперед — пока наш транспортный флот, базирующийся на Архангельск и позднее Мурманск, прежде чем перейти на жидкое топливо, использовал каменный уголь со Шпицбергена, чтобы не везти его из Донбасса.
Сравнение «Проекта…» и «Плана…» Шпицбергенской экспедиции 1912 года демонстрирует их принципиальные различия. Если первый из представленных документов в Департамент общих дел МВД намечает лишь тактику экспедиционных исследований, то второй предлагает стратегию нашей деятельности на этом полярном архипелаге — отсюда и глубокий обоснованный анализ истории, включая поиск причин наших неудач на Шпицбергене. Учитывая, что оба документа пошли в правительственные инстанции, результаты русановского анализа, в котором в качестве причин неудач политики в отношении архипелага указано самоустранение от решения его проблем, являются фактически критикой правительственных действий, как они того и заслуживали, — едва ли на подобное решился кто-нибудь из чиновников, но ведь Русанов-то стать им никогда и не стремился — лучшая разновидность гражданского мужества, тем более что он хорошо знал об участи М. К. Сидорова и других ревнителей Русского Севера.
Особое внимание, причем совершенно обоснованно по опыту своих предшествующих экспедиций, Русанов уделяет будущему экспедиционному судну, не боясь предельно заострить эту проблему: «Если бы мне для полярных исследований предложили на выбор ледокол типа “Ермак” в 6 тысяч тонн водоизмещения и яхту типа “Йоа” в 60 тонн водоизмещения, я бы взял не ледокол, а яхту» (там же), что стало понятным в контексте последующих событий. Для подтверждения своей точки зрения он ссылается на опыт Руала Амундсена при плавании в малоизученных водах.
