Поскольку наши сведения о судьбе двух любящих сердец исчерпаны, вернемся к экспедиционной прозе, последним дням в Архангельске, где одновременно завершалась подготовка седовской экспедиции, — надо полагать, оба лидера после статьи Русанова в «Речи» встречи не искали. Зато Русанов встречался с некоторыми участниками будущей седовской экспедиции, например с Николаем Васильевичем Пи-негиным, оставившим об этой встрече свои воспоминания:
«При первом взгляде на Русанова можно было принять его за молодого адвоката или чиновника, — настолько типичны были его городская фигура в широком пальто и мягкой шляпе, его интеллигентская бородка, галстук бабочкой и тросточка… И тут же Русанов предложил мне принять участие в этой экспедиции, она отправлялась через неделю.
— Мы, вероятно, зазимуем. Кроме поисков угля на Шпицбергене, если повезет сразу найти уголь и останется время, мы сходим кое-куда в интересные места, там будем зимовать.
— Куда?
— Приходите вечером, обдумав предложение. Если вы согласны, тогда расскажу о своих планах. А для посторонних пока секрет» (1952, с. 77–78).
Чтобы не держать читателя в напряжении назревающей интриги, отмечу, что повторная встреча не состоялась, ничего из интересующего нас Пинегин так и не узнал, но не отметить многие совпадения в его рассказе и рассказе Темп в характеристике Русанова невозможно. Несомненно, в изложении Пинегина отрицательное отношение Русанова, видимо, не к самому Седову, но к целям и задачам седовской экспедиции, главной целью которой, как известно, было достижение Северного полюса. Судя по этому источнику, Русанов считал, что «предприятие Седова вообще было осуждено на гибель» (1952, с. 78). Причины такой позиции нам непонятны, тем более что седовская экспедиция ни в какой мере не могла составить конкуренцию Русанову.
Из Архангельска Русанов, Жан и еще ряд участников экспедиции (включая горного инженера Рудольфа Лазаревича Самойловича) на рейсовом пароходе «Ломоносов» благополучно добрались до Александровска-на-Мурмане, где и встретили «Геркулес» с капитаном Кучиным. 26 июня в Петербург ушла очередная телеграмма: «Задержаны штормом, сегодня выхожу. Русанов».
В письме, отправленном тогда же, он детальнее сообщает о причинах задержки: «Все время один шторм следует за другим и не дает возможности выйти из Александровска… В настоящую минуту все готово к отъезду, но шторм делает этот отъезд совершенно невозможным не только для нашего маленького судна, но даже для огромного ледокола Масленникова “Николая”, который стоит рядом с нами и выжидает лучшей погоды. Снаряжение судна всем необходимым: одеждой, съестными припасами, оружием и проч., оказалось не только достаточным, но даже избыточным. И, насколько это зависит от меня, сделано все, чтобы обеспечить успех экспедиции…
Состав команды очень удовлетворительный и большой: шесть матросов, все опытные люди, бывавшие во льдах.
Несмотря на неблагоприятное в смысле льдов лето, я уверен в успехе…» (1945, с. 297).
С точки зрения ледовой обстановки лето 1912 года оказалось крайне неблагоприятным, но это выяснилось в полной мере в конце навигации, «когда считать мы стали раны, товарищей считать», — Русанова с его экспедицией в этом счете не оказалось. Отставание в сроках выхода против первоначальных достигло уже почти полтора месяца — дальнейшее ожидание было невозможно. И только радиограмма со Шпицбергена, отправленная 28 июля, возвестила о его первых успехах на архипелаге: «3 июля (старого стиля. — В. К.) прибыли Бель-зунд, перешел непрерывными глетчерами Стур-Фиорд, заполненный льдом. Нашли уголь, сделали заявки. Русанов» (1945, с. 298).
Как-то незаметно за чередой событий и противоречивых известий, в стороне от потребителей текущей прессы, обозначилось отчетливое негласное соревнование двух полярников, в полной мере ставшее известным лишь годы спустя. Этим вторым оказался Нансен, принимавший в то время самое активное участие в шпицбергенских делах. Совсем не случайно год назад он вопреки мнению такого мирового авторитета, как Александр Гумбольдт, поддержал трактовку топонима Свальбард, выдвинутую мало кому известным норвежским филологом Стормом, утверждавшим об открытии Шпицбергена древними скандинавами — викингами аж в 1194 году — с поддержкой Нансена эта сомнительная гипотеза превращалась в солидную заявку. За истекшее время она так и не получила фактического подтверждения, но в тот момент она была, что называется, весьма к месту. Едва ли в этом плавании великий норвежец рассчитывал обнаружить следы пребывания предков на архипелаге, но свою позицию он сформулировал накануне событий совершенно недвусмысленно: «Люди, никогда не бывавшие на Шпицбергене, воображают, будто достаточно, когда им взбредет в голову стать владельцами крупных земельных участков на севере, — взять с собою лодку, нагруженную досками с надписями и вдобавок с фальшивыми датами, да приколотить эти доски к столбам, установленным на берегу, чтобы получить права и преимущества перед другими людьми, которые здесь жили и трудились уже тогда, когда этих захватчиков еще на свете не было. Известны даже примеры, когда люди посылали в министерство иностранных дел в Лондоне карты Шпицбергена, на которых отмечали как свою собственность большие участки страны, где их нога никогда не бывала» (1938, с. 248). Разумеется, в будущем Нансен видел архипелаг под норвежским суверенитетом, однако он не мог отрицать прав других людей, «которые здесь жили и трудились», а такими были русские, включая Русанова, которого Нансен «раскусил» довольно быстро, когда написал, что «тот прибыл на Шпицберген с целью сделать заявки для русского правительства» (там же, с. 374). Тем не менее Нансен не позволил себе поставить русского соперника в один ряд с дельцами угольного бума на архипелаге в описываемое время, хотя оба высказали свои абсолютно несовпадавшие взгляды на открытие архипелага.
Пока своим выходом в море из Хаммерфеста он опередил Русанова на сутки, но зато двое суток спустя оказался у острова Медвежий, который русские увидели лишь 1 июля. От этого острова русские и норвежцы шли каждый к своей цели практически с одинаковой скоростью в обход полосы старого зимнего льда у южной оконечности Шпицбергена, которая помешала Русанову зайти в Хорнсунн для обследования русской базы экспедиции по измерению дуги меридиана 1899–1901 годов в этом заливе, расположившейся неподалеку от великолепного ориентира — вершины Хорн-суннтинд, изъеденной со всех сторон цирками, заполненными льдом. При этом Русанов не упоминает, использовал ли он результаты топографических съемок указанной русской экспедиции — это очень важно с точки зрения его дальнейших действий уже на ближайшие дни по прибытии на архипелаг. Похоже, что использовал…
