В сопровождении арабов мы уже на следующий день достигли станции Тангази. Шесть речек пересекли дорогу, из них только первые четыре впадают в Гадду. Затем следует широкая, но мало заметная в этом месте возвышенность, служащая водоразделом между Гаддой и Бомоканди, этим самым большим притоком Уэле. Таким образом, две последние болотистые речки, которые мы перед своим приходом на станцию перешли вброд, впадают в Бомоканди. Между всеми этими ручьями и водотоками земля принимает постепенно волнистую и холмистую форму, а в котловинах, опоясанных лесом, воды незаметно текут в тени высокоствольных деревьев. Любая попытка описать роскошь и богатство форм этой густой береговой растительности была бы далека от действительности.
Пальмы рафия {59}, древесину которых племена, живущие к югу от Уэле, употребляют особенно для изготовления изящных, очень легких, скамеек, образуют здесь, в речных низменностях, непроходимые чащи. Вне этих густых лесных полос, находящихся в вечной влажности, но вблизи них и скрытых ручьев стоят группами красивые хижины туземцев, окруженные разнообразными культурными растениями. Из сочной зелени банановой рощи выступают красивые домики с просторными, открытыми галереями, поразительно симметричного строения. При их постройке также употреблялись черенки листа пальмы рафия. Но масличная пальма, из которой добывают, кроме масла, также излюбленный и замечательный пальмовый сок, шипучий и опьяняющий напиток, возвышается над другими растениями и образует во многих местах прелестные рощи. Возле хижин расположены поля маниока или кассава (Manihot utilissima), от которой в пищу идут не только корневидные клубни, но и растолченные молодые листья в качестве приправы к мучной каше. Встречаются сладкие бататы, тыквы, маис и небольшие поля, засаженные табаком. Число поселений увеличивалось лишь к югу от места жительства вождя Бонгуа, там также в то время жили под властью абангба люди племени мангбатту, наряду с колониями ниапу и осколками других племен.
Главный интерес на пути к станции Тангази представлял первый отрезок. Здесь мы вступили на историческую почву, а именно — в посещенную д-ром Швейнфуртом область и местожительство короля Мунзы, так как резиденция когда-то могущественного повелителя мангбатту была расположена по ту сторону ручья Дуто на слегка наклонной равнине в самой непосредственной близости от нашего маршрута. Но от всех достопримечательностей культурного селения ничего не осталось. Даже большая описанная Швейнфуртом галерея для торжественных собраний исчезла; напрасно искал мой взор на обширной равнине еще что-либо, хотя бы деревянный столб, который бы не сгорел полностью. Могила Миани также находится на этой равнине, так как он умер в одиночестве, тяжело страдая, при дворе Мунзы, прежде чем и последнего постигла та же участь. Короля убила пуля нубийского солдата, когда Мунза, после поражения, хотел бежать в лесную чащу у ручья Дуто.
Когда я прибыл в Тангази, меня принял начальник Магомед Адду; при этом драгоманы, по обычаю, дали несколько выстрелов в знак приветствия, но это было пустым лицемерием. Любопытство вскоре привело сюда часть жителей станции, и суверен Ниангара явился со своими вождями и многими туземцами. Даже тех немногих вещей, что я взял с собою, было достаточно, чтобы произвести впечатление. Ружья были разложены, и все дивились их механизму. Маленькие музыкальные ящики доставили развлечение даже нубийцам. Так вначале создавались дружеские отношения с арабами, и они не забыли обычного гостеприимства, прислав мне вскоре маис, кур и даже томаты (Lycopersicum esculentum Mill.), которые в этих негритянских странах не часто встречаются, но охотно и с лучшим успехом возделываются магометанами в их поселениях.
Когда я с Фараг’Аллой позднее посетил резиденцию князя Ниангары вблизи Тангази на плоском холме, вокруг меня снова теснилась толпа нубийцев с Магомедом во главе. Такое поведение противоречило обычаям арабов, и я спокойно, но твердо потребовал, чтобы люди не следовали за мной. Они отошли, за исключением нескольких человек. Однако Магомед со всей свитой снова появился, когда Ниангара принимал меня, собрав вокруг себя своих подданных. Он поспешно отвел князя в сторону и, как я впоследствии узнал, в угрожающем тоне упрекал его в том, что тот способствовал моему посещению. Таким образом я все время оставался под постоянным надзором этих головорезов. При данных неприятных обстоятельствах я не намерен был оставаться в этой части страны, и тем в большей мере желал теперь же, еще до моего возвращения к Ндоруме, как можно больше узнать о стране и народе.
Одновременно я тайком наводил справки о более отдаленных областях. Ко мне явились также жены Ниангары для приветствия, и я от них узнал подробности о князе Санга, область которого находится к югу от реки Бомоканди. Он так же, как и Мамбанга, сохранил еще свою самостоятельность и запретил нубийцам доступ в свою страну, меня же он, как сообщили мне люди Ниангары, охотно принял бы и выслал бы мне носильщиков. После этого я решил отправиться к Санге, несмотря на недостаточное снаряжение, и другой дорогой вернуться к Уэле. Я мог достигнуть этой области в несколько дней и при этом увидеть реку Бомоканди. Однако и этот план был сорван. Когда я потребовал от Магомеда носильщиков, то ничего, кроме уверток и лжи, от него не получил. Он утверждал даже, что до области Санги десять-пятнадцать дней пути. А когда я выразил желание познакомиться с карликовым народом акка, он вдруг спросил меня с лицемерным дружелюбием, не хочу ли я взять с собою одного акка. Едва я необдуманно сказал «да», этот лицемер и мелкий торговец людьми вспыльчиво заявил: разве я не знаю, что это запрещено, и, кроме того, объявил, что я должен буду заплатить за носильщиков.
Между тем Фараг’Алла выполнил мое поручение к Нианга-ре, сообщив, что я при данных обстоятельствах собираюсь в обратный путь. Вечером, когда я сидел перед моей хижиной, снова пришли арабы и с ними Ниангара. Некоторое время царило молчание, затем Магомед спросил меня, посылал ли я сегодня Фараг’Аллу к Ниангаре и зачем. Я ответил: чтобы приветствовать от моего имени властителя страны, так как я ведь завтра возвращаюсь на север, и уже готовы носильщики, как он, Ниангара, велел мне передать. Магомед усомнился в истинности этой причины, так как он слышал, как один из моих слуг сказал, что я сержусь на арабов и хочу возвратиться, чтобы побудить Джесси отправить «джехадие» (солдат регулярных войск) в Гургуру (Мангбатту). Я не знаю, солгал ли он просто или Фараг’Алла действительно сказал необдуманно, во всяком случае переговоры были неприятные. Магомед был нагл и все время настаивал на том, чтобы я оплатил носильщиков, причем раздраженно сказал, что он, ведь, сюда послан для охраны интересов «Хокума». Я разъяснил, однако, этим людям давно осуществляемый мною план ознакомления со странами и народами и мое твердое намерение прийти сюда после дождливого периода со всеми моими вещами, с тканями и многими другими предметами, в которых они так нуждались и которые были предназначены для них. Но теперь, когда меня так оскорбительно встретили, из этого ничего не выйдет, и я теперь не знаю, куда я впоследствии поеду из области Ндорумы. Моя длинная речь не осталась без внимания, даже Магомед начал менять тон и пришел поздно вечером в мою хижину с улыбками, чтобы между прочим предложить мне молодого акку. Я отклонил это предложение. Так как арабам стало известно мое желание снова возвратиться к ним от Ндорумы, я пока оставлял их в убеждении, что действительно это сделаю, но про себя давно решил совсем иное.
