Но пока я выслушивал эти предупреждения и пытался зажечь лампу, мой хозяин споткнулся и чуть не упал на пол.
— Простите, пожалуйста, это я, наверное, заплечный мешок на полу оставил.
— Точно, мешок, — нагнулся старик, но, не докончив начатой фразы, вдруг энергично пнул ногой какой-то темный предмет, мигом вылетевший через открытую дверь наружу. — У вас в мешке что-нибудь съестное было? Ну, конечно, что-то под ногами хрустит — песок сахарный, что ли. Я же вам говорил, что медвежонок балует.
Мы наконец зажгли лампу и, кое-как убрав разорванные медвежонком свертки, вышли на воздух.
Много я видел живых маленьких медвежат за свою жизнь, но такого чудного и симпатичного не видел ни разу. Это был не зверь, а воплощение самой жизни, энергии и веселья, заключенных в слишком тесный пушистый футляр. Избыток силы бросал медвежонка то в одну, то в другую сторону, толкал его на различные проказы.
Наше появление во дворе оказалось своевременным. Мы застали медвежонка висящим на оконной раме. Засовывая когти в щель, он пытался открыть окно в кухню. Увидев нас, он кинулся вниз и в сторону, исчез в темноте, а в следующую секунду с замечательным проворством взобрался на громадное дерево и уже раскачивал большую ветку на его вершине. На нас сыпались сорванные листья и обломленные сухие сучья.
В гостеприимном домике я прожил только три дня. Но как памятны эти дни, сколько смешных случаев и маленьких неприятностей; виновником их неизменно был шалун медвежонок. В день же моего отъезда в Москву случилось происшествие, в результате которого мне в руки и попала совка-сплюшка, названная мной Тюкой.
Суеверный страх перед совками, к сожалению, и сейчас не изжит в Закавказье. Этот нелепый и ни на чем не основанный предрассудок часто побуждает людей на необдуманные поступки — полезных птиц стреляют из ружей, их гнезда беспощадно разоряются ребятами.
— За что птичек со свету согнал? — услышал как-то я голос хозяина.
— Да это сычи, дядя, я их медвежонку принес, — оправдывался мальчуган.
— И сычей не надо трогать, а мясо медвежонку все равно давать нельзя, забрось их сейчас же подальше, чтобы я их не видел.
Я вышел из комнаты на крыльцо.
— И так с медвежонком хлопот не оберешься, — обратился ко мне старик, — полюбуйтесь, сычами его накормить решили. Ведь после этого он кур душить начнет.
Я взглянул на двух смущенных ребят, стоящих поодаль. Один из них держал в руках трех убитых птенцов, второй — одного живого птенца совки.
— Давай-ка его сюда, — протянул я к живому птенцу руку. И хотя мальчуган убеждал меня, что он принес его не медвежонку, а взял для своей кошки, я забрал совенка и унес его в свою комнату.
Птенца совки-сплюшки, попавшего в мои руки таким образом, я не мог ни выпустить, ни поручить другому. «Захвачу его в Москву, а там видно будет, — махнул я рукой. — Только чем кормить в дороге — ведь в такую жару мясо в один миг испортится». Но тут же вспомнил о саранче. В несметном количестве она встречалась в это лето в ближайших окрестностях города, наполняя поля и огороды. «По пяти крупных саранчуков съест птенец за прием, — соображал я. — И если я буду кормить его утром и вечером — значит, он съест за день десять насекомых и пятьдесят насекомых за весь переезд из Закавказья в Москву».
Я достал маленькую корзинку, перегородил ее пополам и обшил сверху материей. Одно помещение предназначалось для птенца совки-сплюшки, другое для ее живой пищи — саранчи, обеспеченной в свою очередь зеленым растительным кормом на всю дорогу. «Остроумно придумано», — радовался я, сажая в корзину саранчу и совку. Однако мои расчеты не оправдались. Почему — не знаю, но на другой день саранча подохла и пропитала отвратительным запахом всю корзину. И тогда я извлек совенка и выбросил пахнущую корзинку через открытое окно поезда. С исчезновением транспортного помещения я устроил птенчика совки в просторном кармане своей куртки. Когда совенок стал настойчиво требовать пищи, я отправился с ним в вагон-ресторан и заказал мясной завтрак.
— Мой спутник предпочитает сырое мясо всему на свете, — сказал я официанту и, возможно шире открыв карман, показал ему совенка. Много хлопот, конечно, но зато переезд из Закавказья в Москву не показался мне ни скучным, ни однообразным.
Приехав в Москву, я не смог поручить птенца совки близким. Моя семья уехала в Крым, и мы с Тюкой остались вдвоем в квартире. Но ведь, за исключением редких случаев, я на целый день уходил из дому — не мог же я оставлять Тюку голодной? К счастью, Тюка была такая маленькая и такая спокойная, что вовсе не мешала мне, когда при переезде в трамвае сидела в кармане моей куртки. Так совочка и выросла на моих руках, превратившись из уродливого птенчика, покрытого светлым пухом, в полувзрослую совку. В свободное время я уезжаю за город. Удобно усевшись на широкий пень среди вырубки, я сажаю рядом с собой Тюку и время от времени даю ей пойманного кузнечика. Птичка вполне сыта, но кузнечик не мясо, а лакомство, и, ухватив его поперек своей лапкой, она, как рукой, подносит добычу ко рту и отрывает и проглатывает маленькие кусочки.
Покончив с едой, Тюка отряхивается от назойливого комара и, прищурив глаза, прячется за меня от солнца.
Но вот, оставив совку на пне, я отхожу от нее шагов на тридцать и негромко зову по имени. Птичка не желает оставаться в одиночестве. Неуверенным прямым полетом покрывает она разделяющее нас расстояние и, вцепившись когтями в мою одежду, беспомощно повисает, раскрыв крылья. «Чуф, чуф, чуф», — подает она негромкий голос, глядя мне в лицо своими круглыми глазами. Я беру ее в руки, засовываю за пазуху так, что голова совки остается снаружи, и мы идем дальше.
Только к осени моя совочка научилась сама находить приготовленный ей корм и этим развязала мне руки. Уезжая на службу, я уже оставлял ее дома. Но зато как она встречала меня, когда я возвращался домой поздно вечером! Вспомните, как вас встречает иногда ваша собака. Она заглядывает в ваши глаза, ищет вашей ласки. Но разве можно умную собаку сравнить с птицей и тем более с ночной птицей совкой, скажете вы! Представьте себе, можно. Конечно, совка не сумеет так ярко выразить свою привязанность к вам, но выразит ее по-своему.
Вечер. Вернувшись домой, я отпираю дверь и только успеваю переступить порог своей квартиры, как на меня сверху спускается Тюка. Но садится она не как все птицы, а, подлетев, просто вцепляется когтями в мою верхнюю одежду и уж потом, помогая крыльями, влезает выше и устраивается удобнее. С совкой на плече или спине я иду в кухню, мою руки, разогреваю обед и, наконец, усаживаюсь за обеденный стол. Небольшая деревянная коробка стоит рядом с моим обеденным прибором и сейчас привлекает внимание птицы. «Чуф-чуф», — негромко кричит Тюка, заглядывая мне в лицо. И тогда я открываю крышку, пинцетом извлекаю мучного червя и кладу его на стол к ногам Тюки. Но, вероятно, Тюка плохо видит на таком близком расстоянии. Торопливо она пятится назад и, когда расстояние между ней и червячком достигает около десяти сантиметров, делает прыжок вперед. Вцепившись в добычу когтями обеих лап, она убивает ее, а затем, ухватив червячка поперек, подносит ко рту.
