залами ожидания на тыщи пассажиров.
Однако это оперный театр. Ну и пускай. Тут есть хоть такой, а у нас в Перми никакой не могут построить ни за какое время и ни за какие деньги. Старый, построенный при царе Горохе Пермский оперный театр, смог бы весь целиком приютиться у Астраханского под боковой лестницей.
Обстоятельства не позволили нам не то что ознакомиться с репертуаром, а даже сколько-нибудь вдумчиво прочесть афишу. Поэтому совершенно непонятно, чем потчует театр астраханцев. Однако на сайте театра есть чудо-описание миссии Астраханской оперы: «…бескомпромиссное стремление к максимальному творческому уровню всего, что создается в стенах театра». Ну дай бог, дай бог.
От театра до рыбного рынка рукой подать. Еще на дальних подходах к рынку велась сколь стихийная, столь и бескомпромиссная, как и стремление куда-то там театра, торговля. Из каждого куста выглядывала картонка с лаконичной надписью шариковой ручкой: «300 ЛЕЩ». И человек несведущий вполне бы мог решить, что это такой вид рыбы – зоолещ. А в пику ему существует антрополещ.
Однако это была лишь цена. Между кустами тут и там в неимоверном количестве были навалены коробки с этим самым лещом. Сушеные его туши ничем не прикрывались и никак не защищались от мух. Торговцы вялились подле, на раскладных стульях. При виде нас среди стихийных этих торговцев произошло оживление: они стряхивали с себя сон и начинали заученно бубнить: лещ триста, лещ-лещ-лещ, хороший лещ. На наш вопрос, что еще есть, кроме леща, один из них выпучил глаза и, глядя на нас с жалостью, как на убогих, только и нашелся, что ответить: «Чем вам не угодил лещ? Вы что! Это же ЛЕЩ!»
Я не знаю, чем объяснить подобное явление, но оно есть и на Дону, на любом придорожном рынке, где лещ так же почитается за доблестную рыбу. Не знаю, в чем здесь дело, но у нас на Каме лещ это самая сранина из всего, что плавает в хладных ея и оттого благодатных водах.
Сам рынок, не в пример окружающей его дикой торговле, поразил и богатством выбора, и чистотой, и приятными, компетентными продавцами. Рынок располагается в специальном, соразмерном, не в пример театру, павильоне, где все торговые места единообразно оформлены. Работают кондиционеры, нагнетая прохладный воздух и удаляя излишки рыбного духа, везде чистота. Всюду можно попробовать товар на вкус. И если задаться целью угоститься на халяву деликатесами, сделать это здесь, на рыбном рынке, раз плюнуть.
Купив понемногу того, и этого, и вообще всякого, мы решили, что Астрахань подарила нам много хороших впечатлений, была с нами мила, приветлива и сердечна. Она, как добрая восточная хозяйка, одарила нас и вниманием, и теплотой, и лаской, явила нам в виде театра даже сундук с диковинами, но пора и честь знать. Остаток дня мы добирались до своего жилища, ужинали и готовились к отъезду.
Назавтра нам предстояло пересечь российско-казахстанскую границу, из дельты Волги вдоль северного берега Каспия добраться до дельты Урала к месту нахождения в ней славного города Атырау, бывшего Гурьева. И, свалившись от него вниз, к югу, уже вдоль восточного берега Каспия максимально приблизиться к Актау, что переносило бы нас прямиком на Мангышлак. Ночевать предполагалось в степях, но то предстояло завтра.
Всего за день 0 км на автомобиле, 25 км пешком.
Путь наш в Казахстан лежал все по той же дельте Волги. Теперь мы пересекали ее поперек. Тому свидетельством были многочисленные мосты и мостики, таблички с указанием бесчисленных ериков, открывающиеся вдруг протоки, плавни, заросли. Дорогу перед нами то и дело перелетали удоды – забавные птички с длинным клювом и высоким, размером со все остальное туловище, разлапистым гребнем на голове.
Удивительно, я никогда раньше не думал о том, как летают удоды. Наверное, по умолчанию мое сознание решило, что этот гребень во время полета как-то складывается, как умеют складывать некоторые рыбы спинной плавник. Не тут-то было. Гребешок удоды никак не складывают, так и летают, гордо воздев его, будто мчащийся на всех парусах корабль, выставив вперед клюв вместо бушприта. Иногда случается боковой ветер, и тогда удод начинает планировать в сторону, жалко попискивая нечто отдаленно похожее на «упс».
По скрипучему, валкому понтонному мосту мы пересекли Бузан – широкую, вальяжную судоходную протоку Волги. Мост этот примечателен тем, что имеет длину свыше полукилометра и состоит из соединенных между собой, на манер наборного браслета, плавучих звеньев. Это не частые у нас на Урале конструкции, когда между отдельно расположенными поплавками перекинут настил, это именно что лента из плотно подогнанных друг к другу секций, полностью перекрывающих реку.
Проблема судоходства здесь решается целым флотом катеров-буксиров, которые при подходе очередного судна раздвигают в стороны среднюю часть моста, а затем соединяют вновь. Чтобы всю эту махину не снесло течением, применяется тросовая система натяжения отдельных частей моста как по дну, так и с берегов, с использованием тягачей «Урал». Солидная, в общем, конструкция. Тем удивительнее слаженная работа обслуживающего персонала. По их заверениям, в случае нужды они способны за пару часов полностью демонтировать мост и навести его вновь.
Вскоре мы въезжали уже на стационарный мост через реку Кигач, еще одну протоку Волги – не такую могучую, как Бузан, но тоже весьма широкую. Именно здесь проходит граница России и Казахстана. Позади остался российский КПП, который мы прошли менее чем за полчаса, сразу за мостом начались казахстанские пограничные формальности, занявшие, впрочем, не намного больше времени.
Пройдя границу и оформив казахстанскую страховку на автомобиль, мы помчались по широченной и ровной, как аэродром, дороге навстречу своей вожделенной мечте, Мангышлаку.
Но не тут-то было: через километр обнаружился пост казахской ГАИ, и размерами, и эстетикой повторявший Тадж-Махал. Сноровистый гаишник немедля нас остановил и выписал штраф за трещину на лобовом стекле. Я попытался было оплатить штраф через банковский терминал, но терминал работал через GPRS, что равно тому, что он не работал. Мы отдалились от России не дальше чем на километр, а разрыв в уровне технологий уже ощущался.
Пришлось бежать на почту. Вот здесь уровень не отличался ничем, зато колорит присутствовал. Почта оказалась в кафе, а кафе оказалось в чем-то напоминающем жилой дом. Кругом были ковры, копошились чернявые дети, а где-то в углу находился взятый в клетку закуток с вывеской «Почта». Восточная женщина в платке
