А ведь это поэт, который пишет на века, работает с бронзой. Итак, установим факты во всей их правде или, скажем лучше, во всей их достоверности.
Мадам Воронцова-Дашкова вышла замуж во Франции за дворянина, положение которого в обществе было равным ее положению, по меньше мере, и богатство которого превосходило ее богатство.
Он был одним из самых видных молодых людей Парижа, как она была одной из самых видных женщин Санкт-Петербурга. Все время, что она, очаровательное и умное создание, которое я имел честь знать, была жива, она являлась идолом для своего мужа. Настигнутая долгой, мучительной, смертельной болезнью, она скончалась среди роскоши, в одной из самых лучших квартир Парижа, на втором этаже дома на площади Мадлен, выходящего фасадом на бульвар. Скончалась в присутствии мужа, дежурившего при ней с подменой, который в течение последних трех месяцев болезни, не выходил из дворца, а также в присутствии герцогини Фитц-Джеймс [Fitz-James], графини Фитц-Джеймс, мадам Гранмезон, старой девы по имени мадемуазель Джерри [Jarry] и двух сестер милосердия.
Это не все, ибо мы хотим войти в мельчайшие подробности. В брачном контракте оговаривалось, что в случае смерти мужа состояние барона де П…, приносящее 80 тысяч ливров ренты с его земли в Фоламбрайе, переходит графине Дашковой в пожизненную ренту, тогда как в противоположной ситуации, если смерть раньше настигнет графиню, барон наследует пожизненную ренту в 60 тысяч франков и все бриллианты, кроме фамильных.
На следующий день, после смерти графини Воронцовой-Дашковой, когда барон П… поехал на похороны в Фоламбрай, к фамильному месту погребения, сопровождая тело жены, княжна Паскевич, дочь от первого брака покойной, получила не только фамильные бриллианты Воронцовой-Дашковой, но и вообще все бриллианты, украшения и уборы, которые принадлежали ее матери и которые можно оценить суммой 500 тысяч франков.
Вот то, что одновременно со мной могут засвидетельствовать персоны из высшего слоя парижского общества; вот то, что я должен был написать, услышав обвинение в низком поведении, выдвинутое против соотечественника и повторяемое в Москве, Санкт-Петербурге, а теперь и в Тифлисе…
Мы переночевали у Панаева и на следующий день, с утра, уехали в Ораниенбаум.
* * *
Первое, что меня поразило при въезде во двор Ораниенбаумского замка, ― венец над центральным павильоном: замкнутым ободом; однако нетрудно было заметить, что это не царская, а княжеская корона.
Я расспрашивал моего спутника о короне, но мало знакомый с геральдической наукой, он меня уверял, что такой была старая корона царей. Вмешался и привел нас к согласию управляющий, пояснив, что это ― корона князя Александра Меншикова, которому принадлежал замок.
С опалой могущественного фаворита, его владения были конфискованы и перешли к царице, а та их завещала наследникам как родовые. Этот венец был короной силезского герцогства де Козел, которую ему пожаловал император Карл VI, делая его князем [Священной] римской империи.
Мы видели рождение и возвеличение Меншикова. Он использовал расположение к нему, чтобы скупать огромные имения как в России, где был князем, сенатором, фельдмаршалом и кавалером ордена св. Андрея, так и за ее пределами; он обладал таким неимоверным количеством земель и поместий в империи, что мог, образно говоря, ехать от Риги (Ливония) до Дербента (Персия) и каждый раз ночевать в своих имениях. В его обширных владениях жили 150 тысяч крестьянских семей или более 500 тысяч душ. Прибавьте ко всем этим богатствам свыше трех миллионов рублей, то есть столько, во сколько оценивались серебряная и золотая посуда, украшения, камни и подарки от тех, кто нуждался в его посредничестве в отношениях с царем, и кто оплачивал услуги фаворита.
Может быть, Петр, отлично зная об его незаконных поборах, собирался его сослать и, может быть, велел бы это сделать, когда умирал неожиданной, быстрой, почти таинственной смертью, о которой мы рассказали.
Итак, Меншиков устоял во всех своих почестях, во всем своем богатстве, другими словами, сохранил все свое могущество. И в качестве фельдмаршала держал в своих руках войска. С пятью сотнями человек он окружил сенатский дворец; затем, войдя в зал заседаний, где ранг давал ему право присутствовать, и, заняв свое место, он заставлял сенат решить вопрос о престолонаследии в пользу Екатерины ― его бывшей любовницы, надеясь править от ее имени и вместо нее. Однако проявилась оппозиция.
Великий канцлер и другие сенаторы не разделяли мнения Меншикова и поддерживали порядок престолонаследия в пользу Петра II, внука царя.
Испытывая давление от присутствия Меншикова и солдат, сенаторы предлагали посоветоваться с народом и открыть одно из окон зала, где шло заседание, для общения ассамблеи с людьми. Меншиков ответил, что не жарко, чтобы открывать окна. После этого он подал знак, и вошел офицер, с двумя десятками солдат только, но в глубине коридоров можно было видеть всю военную группу, вооруженную и грозную. Императрица Екатерина была провозглашена преемницей Петра I.
Но вскоре опека Меншикова стала ей в тягость, и она дала почувствовать, что этим раздражена. С тех пор Меншиков предугадал близкую смерть императрицы Екатерины и занялся подбором наследника ее короны. Пообещал трон великому князю Московскому при условии, что тот женится на его дочери. Великий князь, вольный не выполнять обязательства, впутался в это дело. И вот что рассказывают или, скорее, рассказали.
Екатерина, в самом деле, как и предвидел Меншиков, заболела; Меншиков пожелал взять на себя все заботы о достославной больной; однажды Меншиков взял из рук фрейлины-итальянки, которую звали мадам Джанна, чашку с назначенной врачом микстурой. Екатерина нашла микстуру такой скверной, что отпила только три четверти чашки и передала ее фрейлине. Та не могла сообразить, откуда взялся дурной привкус в питье, приготовленном ею собственноручно и только из приятных компонентов, допила микстуру из чашки и действительно обнаружила в ней тот самый привкус, на который пожаловалась императрица.
Императрица умерла; фрейлина тяжело заболела и была спасена только мужем, итальянским химиком, который дал ей противоядие.
Меншиков, стал хозяином и господином всех и вся. Сосватал дочь молодому царю и стал его стражем, но не как императора, которого уважают, и не как зятя, которого любят, а как узника, когда боятся, что тот убежит. Тем не менее, Петр II бежал. Его компаньонами в этой игре были тетка Елизавета (которая правила после и оставила восемь внебрачных детей и ни одного законного наследника и была названа Милосердной, потому что в ее царствование никто не умер насильственной смертью) и два молодых князя Долгоруких. Во время поездки, предпринятой Петром II в Петергоф в сопровождении неотлучного опекуна, один из двух братьев, Иван Долгорукий, подталкиваемый министром Остерманном, предложил юному принцу бежать ближайшей ночью через окно.
