Почти неделю я работал, как и раньше, в лаборатории ледяных кернов у Лангвея.
С раннего утра до позднего вечера сидел в холоде лаборатории Чета, проводя дополнительные, нужные мне исследования. Ну а вечера и один из выходных дней проводил или в обществе Чета, или с другими старыми друзьями.
Конечно, в первый же день я посетил «Мавританский двор», «маму Джойс» и всю ее семью, которая мне была очень рада. Мишел встретила меня со своим мужем, за которого она только что вышла замуж. Она тут же сообщила мне, что теперь не собирается служить в Эйр форс. А потом приехал Джон — адвокат, который ввел меня в круг старых друзей по сквер-данс, и я узнал много новостей. В основном это были грустные новости.
Сам Джон, адвокат, развелся с женой и сейчас живет-скучает в огромном доме на берегу озера Эри. А все началось с того, что его уволили в Детройте, где он жил с семьей, и единственное место работы, которое он сумел тогда найти, было здесь, в Буффало, а семья осталась на старом месте. Стив по-прежнему полон проектов, как лучше «делать деньги», и кончает одни курсы за другими, чтобы научиться этому, но пока «ничего не выходит». Когда-то он научился чинить маленькие двигатели, но кончилось это тем, что он разобрал мотор своей косилки для травы и теперь никак не может его собрать. Все какие-то дела отвлекают.
Диана со сквер-танцев так и не стала миссионером. Она по-прежнему живет в Буффало, потеряла работу и, как говорит Стив, уже несколько месяцев не платит за свою каморку-квартиру. Нечем. Но я не видел ее.
Секретарь Чета Лангвея — Су — по-прежнему проводит все вечера в доме своего шефа, но уже в новом качестве — жены. Ведь ребята Чета уже выросли и разлетелись, в доме в последний вечер «моего Буффало» был только Томми-младший. Он только что, за день до этого, окончил школу и собирался ехать в местечко Кейл Код, около Бостона, чтобы начать работать помощником плотника у брата Честера. «Пусть потаскает ящики с гвоздями и молотками, может, чему и научится», — сказал Чет.
Ну а Мери? Конечно, я в первый же день по приезде в Буффало встретил ее. Она показалась сначала такой же, как и два года назад, — веселилась, шутила, а глаза были грустными. Но такие же глаза были у нее и раньше. А потом она рассказала о своей жизни, и рассказ ее потряс меня.
Ее сын Рик все-таки вернулся из Сан-Франциско год назад. У него возникла «проблема выпивки», и его уволили, хоть он и был на очень хорошем счету. И он решил приехать домой под чужой фамилией, под которой жил в Сан-Франциско. У него ведь были неприятности в Буффало с судом. Он как-то не так продал трейлер второго мужа Мери. А из Буффало он зачем-то поехал в Торонто, то есть за границу, в Канаду. Это с его-то поддельными документами. И вот, когда он уже возвращался обратно, его спросили на границе номер его карточки социального страхования. Он назвал номер карточки того человека, который разрешил ему пользоваться своим именем. Но он забыл, что сейчас все данные заложены в компьютеры. Таможня запросила сведения по этому номеру, и оказалось, что там что-то не сошлось с тем, что говорил Рик. Тогда таможенники обыскали его и нашли старое подлинное удостоверение личности Рика, которое он на всякий случай сохранил.
— Ну что ж, — сказали полицейские, — тогда до выяснения деталей тебе придется посидеть в джейл — камере предварительного заключения.
— Ах, Игор, сколько мне пришлось потратить денег, чтобы вытащить его из тюрьмы. Что я пережила, когда первый раз пришла в джейл и увидела его за решеткой. И ведь мне не разрешили даже дотронуться до него. А он много курил, пришлось покупать ему сигареты. В конце концов, оказалось, что нужно заплатить городу две тысячи долларов. Я заняла деньги, заплатила, и он вышел на свободу. Но работы не смог найти. Ведь школу бухгалтеров он окончил под другим именем. Сначала жил у меня дома, работал на случайных тяжелых работах. Но потом куда-то пристроился, понравился хозяину, и тот даже хотел дать ему в банк рекомендацию для кредита на покупку машины. Но жил Рик одиноко — тридцать лет почти, а девушек я у него не видела. Правда, потом у него появилась девушка, соседка по комнате в доме, где он тогда снимал квартиру.
Однажды он сломал ногу, и ему стали давать снотворное и болеутоляющее — кокаин. Наверно, он привык к нему, а его девушка-соседка была медсестрой. Она приносила ему кокаин. Кроме того, она ему помогала собирать книжки про единорогов. Он очень любил этих животных. Ведь вы же знаете, единороги очень ранимы и одиноки и так неустроенны в жизни. И он в них находил много общего с собой.
Я вздрогнул внутренне. Давно не был в Буффало, забыл, что мои приятельницы здесь, что Мери, что Джойс, всегда легко переплетают мифическое и потустороннее с действительным. Вот и сейчас Мери сказала о единороге так, как будто речь шла о каком-то хорошо нам двоим знакомом соседе, я даже засомневался, может, все-таки существовало когда-нибудь это мифическое животное с чертами коня, кабана и слона, да еще с одиноким витым рогом на лбу. Но, конечно, ни один мускул не дрогнул на моем лице. Так, может, только тень пробежала.
Но Мери уловила и эту тень. Остановилась. Посмотрела на меня, помолчала, но потом успокоилась:
— Ну так вот, Рик находил много общего между собой и единорогами. И я тоже находила. Ведь Рик тоже был такой ранимый, нежный и одинокий… Нога у Рика по ночам продолжала сильно болеть, да и пристрастился он уже, наверное, к кокаину. А его сердобольная подружка в достатке снабжала его этим лекарством. И вот однажды ночью он его принял слишком много и умер. Но я уверена, что он не хотел убивать себя. Ведь он, как я, был сурвайвер. А сурвайвер — это тот, кто умеет выжить. Ну так вот, он не хотел себя убивать, — повторила она. — У него ведь расписание на другой день было написано, что надо было сделать завтра. — Мери помолчала. — Я кремировала его. У нас это сейчас принято. А у вас тоже кремируют?
Она опять помолчала.
— Ну так вот, а прах его я развеяла вдоль ручья в роще недалеко от дома.
— Как развеяла? — не понял даже я, хоть и знал значение этого слова по-английски. Очень уж страшно, непривычно было то, что она сказала.
— А так… — она терпеливо объяснила еще раз, что развеяла прах.
— А почему не похоронила урну? Разве можно так?
У меня даже холодок прошел по коже.
— Конечно, можно. Все можно. Многие так делают. Ведь похороны стоят так дорого, а я на него и так уже столько потратила. И любимые книги и картинки его про единорогов я тоже сожгла. Это мне посоветовал сделать его друг из Сан-Франциско. Он прислал его любимые фотографии и объяснил, что их надо сжечь и смешать их золу с его прахом. Тогда они будут вместе… — Выражение ее лица вдруг изменилось. По-видимому, она стала думать о другом. — А вообще, я хочу со временем, когда мне будет пятьдесят пять лет, продать дом. А то за этот дом я плачу очень большие налоги, две тысячи долларов в год. Можно и сейчас продать дом, но сейчас государство возьмет большой налог на его продажу, а после пятидесяти лет этого налога уже не будет. Считается, что человек в этом возрасте уже начинает готовиться к старости.
