— В то время можно было встретить довольно странных людей, — рассказывали мне. — Как-то раз здесь объявился один тип из Порт-Элизабета. Все жаловался на свою жену: дескать, не готовила она ему обедов — как ни придешь с работы, а пожрать нечего. Ну, парню это в конце концов надоело. Он оседлал своего пони и отправился в Барбетон! Прожил здесь в полном одиночестве двадцать лет. Затем в один прекрасный день к нему приехал сын, за ним дочь, а следом объявилась и старая леди собственной персоной. И разрази меня гром, если у них не случился второй медовый месяц. Уже здесь у них родился третий ребенок — мальчик, который и унаследовал ферму старика. Напрасно смеетесь, я могу вам показать эту ферму…
А вот еще одна история, которая надолго запала мне в память. Приключилась она десять лет назад с человеком по имени мистер Л. Э. О. Лаундес (и заметьте, инициалы-то подходящие!)
Ему чудом удалось вырваться из когтей раненой львицы. Та прыгнула на него из зарослей и схватила за руку. Тут бы и конец мистеру Ааундесу пришел, да выручил чернокожий слуга, который с расстояния трех ярдов насмерть застрелил львицу. Самое же интересное заключается в том, что мистер Лаундес по материнской линии происходил от сэра Джеймса Гайера, лорд-мэра Лондона, который прославился благодаря схожей истории. Во время путешествия по Востоку этот почтенный джентльмен тоже побывал в когтях льва, но сумел остаться в живых. В благодарность за свое чудесное спасение сэр Джеймс завещал деньги церкви Святой Екатерины в Кри, чтобы там ежегодно читали «Львиную проповедь». И представьте себе, проповедь действительно читается со времен Карла I. Полагаю, мистер Л. Э. О. Лаундес обладает самой блестящей львиной историей во всей Африке!
Отправляясь спать, я с некоторой тревогой заметил, что на окнах нет противомоскитной сетки. А ведь меня еще в Йоханнесбурге предупреждали, что Барбетон находится в малярийном поясе. Выяснилось, что опасения мои напрасны, ибо за последние годы положение в Барбетоне сильно изменилось. Городу удалось избавиться от этой напасти. И действительно, я провел в Барбетоне несколько дней и все это время спал с открытыми окнами. Ночью в горах разразилась сильная гроза. Меня разбудил звук хлопающих ставен. Ослепительно яркие молнии — я таких никогда не видел! — прорезали ночное небо. Они сопровождались оглушительными раскатами грома, которые звучали почище артиллерийской канонады. Истощив свою мощь, гром откатывался в горы и превращался в глухой рокот, от которого сотрясались недра земли. Вскоре хлынул дождь, он лил мощными косыми потоками, и в промежутках между раскатами грома я мог слышать, как журчат десятки ручейков и заливаются трелями счастливые лягушки. Невероятно, но после всей этой жуткой какофонии наступило обычное утро. Небо выглядело безоблачно-голубым, а на ветке сидел пересмешник, счастливо избегнувший гибели в ночном потопе, и распевал свои нехитрые песенки.
10
Друг устроил мне поездку в горы с тем, чтобы показать заброшенный горняцкий городок под названием Эврика. С нами поехал старый шахтер Джеймс Холл, который давным-давно приехал в Африку из Манчестера. К несчастью, к старости он совершенно оглох, так что общаться с ним (в общепринятом смысле слова) было невозможно. Приходилось сидеть и ждать, когда мистер Холл осчастливит нас новым высказыванием.
— Ранд похож на слоеный пирог! — прокричал он мне на ухо (как и все глухие, старик говорил очень громко). — Тогда как Барбетон — это сливовый пудинг!
— Очень точно подмечено, — согласился мой друг. — В Ранде золото залегает пластами, а здесь оно разбросано кусочками в скале, в точности как фрукты в пудинге.
Сады и фермы, в которых работали красивые и здоровые на вид банту, остались позади. Теперь дорога поднималась в горы, сглаженные зеленые вершины окружали нас со всех сторон. Я подумал, что Барбетону исключительно повезло — мало какие города могли похвастаться такими живописными окрестностями. На мой взгляд, единственным минусом была удаленность моря. Меня все не покидало ощущение, что оно где-то поблизости, скрывается за ближайшим поворотом. Между тем до побережья отсюда было не меньше сотни миль — ближайший выход к морю находился в Лоренцо-Маркизе.
— Как учуете запах лука, значит, приехали! — сообщил Холл.
— Он имеет в виду, мышьяк, — пояснил мой друг, — который действительно по запаху напоминает лук. В этой местности золото с мышьяком залегают рядом.
Дорога извивалась по склону холма, имевшего в высоту около четырех тысяч футов, и когда мы наконец достигли его вершины, взору нашему открылись развалины заброшенной Эврики. Зрелище это вызвало у меня острый приступ меланхолии.
Мы переходили от одного разрушенного фундамента к другому. Все деревянные конструкции бесследно исчезли, подозреваю, местные жители попросту растащили их на дрова. Один только Джеймс Холл ориентировался в этих печальных руинах. Он еще помнил городок живым, наполненным движением и веселыми голосами, оживленным энергией и амбициями тысяч охотников за богатством.
— Старый отель «Виктория», — объявил он, указывая на кучу каменных обломков. — Здесь жил старина Джек Фрэзер.
Вскоре мы очутились в той части горы, где природа выглядела почти нетронутой. На огромном валуне в задумчивости восседал орел. При нашем появлении он нехотя снялся с места и медленно скрылся за ближайшей вершиной.
— Ипподром! — объяснил Холл. — Точно, точно, ипподром, — закивал он головой, заметив наши недоверчивые взгляды. — И видели б вы, какие здесь устраивались праздники! Уж вы мне поверьте, мы тут жили на широкую ногу!
Старик провел нас вокруг бывшего ипподрома и снова вернулся к городским развалинам и курганам.
— Да, когда-то это было оживленное место, — вздохнул он, обводя взглядом развалины. — По вечерам здесь собиралась куча шахтеров, всем хотелось пропустить чарку-другую после смены. Ну, и разговоры, конечно, завязывались, шуточки всякие. Здесь работали в основном парни из Корнуолла.
— И что, хорошо зарабатывали? — поинтересовался я.
— Да, веселое местечко, — продолжал старик, не слыша моего вопроса. — Люди все время приезжали и уезжали. Кое-кто, прежде чем уехать, умудрялся накопить деньжат. Но только рано или поздно все они исчезали вместе со своими палатками и баулами, осликами и кирками. Кто-то отправлялся в Ранд — попытать счастья на тамошних приисках. А другие оседали прямо в Барбетоне и быстро спускали денежки. Да, люди все время приходили и уходили…
В его устах это прозвучало как эпитафия давно почившему горняцкому городку, ровеснику золотой лихорадки восьмидесятых. Орел снова вернулся на свой камень — видно, ипподром чем-то его привлекал.
