Сегодня утром, когда мы поднялись, небо было все заложено. Ничего не было видно, мы потеряли след и, наверно, немало побродили. За все утро прошли 3,1 мили. Тащить сани было ужасно тяжело. Впрочем, мы этого и ожидали. Я убедился, что больше 6 миль в день нам теперь уже не сделать, если не поможет ветер и не улучшится дорога. Провизии у нас на 7 дней, а до лагеря Одной тонны от нашего сегодняшнего вечернего места должно быть 55 миль. 6 X 7 = 42. Если не будет хуже, остается пробел в 13 миль. Между тем быстро надвигается осень.
Понедельник, 12марта. Вчера мы прошли 6,9 мили, а в остальном — без перемен. Отс мало помогает; руки у него не лучше ног. Сегодня утром 4 мили мы прошли за 4 ч 20 мин; до вечера можем надеяться сделать еще 3 мили. 6 X 7 = 42, а до склада будет 47 миль. Сомневаюсь, чтобы можно было дотянуть. Дорога все такая же ужасная, мороз жестокий, силы убывают. Боже, помоги нам! Уж более недели нет и признака благоприятного ветра, и, по‑видимому, каждую минуту можно ожидать противного ветра.
Среда, 14 марта. Мы, несомненно, с каждым днем слабеем; все словно сговорилось против нас. Вчера, когда проснулись, нас встретил сильный северный ветер при температуре ‑37° [‑38 °C]. Против такого ветра мы не могли идти. Остались в лагере 54 до 2 ч, после прошли еще 5 миль. Хотели, отдохнув, пройти еще сколько‑нибудь, но все слишком прозябли, так как северный ветер ни на минуту не утихал, а когда солнце стало садиться, температура понизилась еще больше. Долго возились, готовя ужин впотьмах (лагерь 55).
Сегодня утром выступили с легким южным ветром, подняли парус и довольно скорым шагом прошли мимо гурия, но на полпути ветер перескочил на W, потом на WSW, насквозь продувая нашу одежду, забираясь за рукавицы. Бедный Уилсон так прозяб, что долго не мог снять с ног лыжи. Лагерь устраивали, собственно говоря, мы с Боуэрсом одни, и, когда мы, наконец, укрылись в палатку, нам всем было смертельно холодно. Температура понизилась до ‑43° [‑42 °C] при сильном ветре. Надо идти вперед, но постановка лагеря с каждым разом становится труднее и опаснее. Мы, должно быть, близки к концу. Бедному Отсу с ногой опять хуже. Боюсь подумать, что с ней будет завтра. Мы с величайшим трудом спасаемся от обмораживания. Никогда не снилось мне, чтобы в это время года могли быть такие морозы и такие ветры. Вне палатки — один ужас. Должны бороться до последнего сухаря, но уменьшать рационов нельзя.
Пятница, 16 марта, или суббота, 17‑го. Потерял счет числам, но вероятнее, кажется, последнее. Жизнь наша — чистая трагедия. Третьего дня за завтраком бедный Отс объявил, что дальше идти не может, и предложил нам оставить его, уложив в спальный мешок. Этого мы сделать не могли и уговорили его пойти с нами после завтрака. Несмотря на невыносимую боль, он крепился, мы сделали еще несколько миль. К ночи ему стало хуже. Мы знали, что это — конец.
На случай, если будут найдены эти листки, я хочу отметить следующие факты. Последние мысли Отса были о его матери, но перед этим он с гордостью выразил надежду, что его полк будет доволен мужеством, с каким он встретил смерть. Это мужество мы все можем засвидетельствовать. В течение многих недель он без жалоб переносил жестокие страдания, но до самого конца был в состоянии разговаривать о посторонних предметах и это делал охотно. Он до самого конца не терял, не позволял себе терять надежду. Это была бесстрашная душа. Конец же был вот какой: Отс проспал предыдущую ночь, надеясь не проснуться, однако утром проснулся. Это было вчера. Была пурга. Он сказал: «Пойду пройдусь. Может быть, не скоро вернусь». Он вышел в метель, и мы его больше не видели.
Пользуюсь случаем сказать, что до самого конца мы не покидали своих больных товарищей. Что касается Эдгара Эванса, когда у нас положительно не было пищи и он лежал без памяти, то, ради спасения остальных, казалось необходимостью оставить его. Провидение милостиво убрало его в самый критический момент. Эдгар Эванс умер своей смертью, и мы ушли от него только два часа спустя после кончины. Теперь мы знали, что бедный Отс идет на смерть, и отговаривали его, но в то же время сознавали, что он поступает как благородный человек и английский джентльмен. Мы все надеемся так же встретить конец, а до конца, несомненно, недалеко.
Могу писать только за завтраком, и то не всегда. Холод убийственный: ‑40° в полдень. Мои товарищи бесконечно бодры, но нам всем ежеминутно грозит опасное обморожение. Хотя мы беспрестанно говорим о благополучном исходе, но не думаю, чтобы хоть один из нас в душе верил в возможность его.
Мы теперь мерзнем и на ходу и во всякое время, не мерзнем только за едой. Вчера из‑за пурги мы вынуждены были сделать привал и сегодня продвигаемся ужасно медленно. Стоим в старом лагере 14, в двух переходах от лагеря Одной тонны. Здесь оставляем наш теодолит, фотографический аппарат и спальный мешок Отса. Дневники и пр., как и геологические образцы, которые мы везем по особой просьбе Уилсона, найдут при нас или на санях.
Воскресенье, 18 марта. Сегодня за завтраком мы находились в 21 миле от склада. Несчастье преследует нас, но еще возможен поворот к лучшему. Вчера опять дул противный ветер и гнал снег нам в лицо; пришлось остановиться. Ветер с NW силой 4 балла, температура ‑35° [‑37 °C]. Нет такого человека, который мог бы справиться с ним, а мы изнурены почти до предела.
Моя правая нога пропала — отморожены почти все пальцы, а еще два дня назад я мог похвастаться двумя здоровыми ногами. Таковы ступени, приближающие меня к концу. Я имел отменную глупость примешать к растопленному пеммикану ложечку порошка карри и поплатился сильным расстройством желудка. Всю ночь промучился, не спал. Утром шел совсем больной; ногу отморозил и не заметил. Достаточно самой малейшей оплошности, чтобы получилась такая нога, на которую невесело смотреть. Теперь лучше всех чувствует себя Боуэрс, но и то неважно. И он, и Уилсон все еще рассчитывают выбраться или только делают вид — уж не знаю! В походной печке последний керосин, и то он налит только наполовину. Спирта осталось самая малость. Вот и все, что стоит между нами и жизнью. Ветер в настоящую минуту попутный, это, пожалуй, в нашу пользу. Когда шли к полюсу, то такое число миль, какое мы проходим теперь за день, показалось бы нам до смешного ничтожным.
Понедельник, 19 марта. Завтрак. Вчера вечером с трудом устроились на ночевку и страшно зябли, пока не поужинали холодным пеммиканом и сухарем с полкружкой какао, сваренного на спирту. Тогда, против ожидания, согрелись и спали хорошо. Сегодня поднялись с обычной проволочкой. Сани ужасно тяжелы. До склада 15,5 мили, должны бы дойти в три дня. Ну и продвижение! Пищи есть еще на два дня, но горючего еле‑еле хватит на день. Ноги у нас у всех плохи. У Уилсона лучше, чем у других. Всех хуже моя правая нога, левая еще здорова. Нет возможности лечить ноги, пока нет горячей пищи. Лучшее, на что я теперь могу надеяться, это ампутация ноги; но не распространится ли гангрена? — вот вопрос. Погода вздохнуть не дает. Ветер с севера и северо‑запада, температура сегодня ‑40° [‑40 °C].
