Имея запас продовольствия всего на два дня, оставаясь на полярном плато, где дули леденящие ветры, мы находились в самом нелепом положении. Мы устало тащились против ветра, пока хватало терпения, и разбивали лагерь, как только начинали замерзать. Когда усталость вынуждала нас двигаться все медленнее и даже останавливаться, наши лица покрывались слоем льда, а рук и ног мы совершенно не чувствовали. Бессознательно повинуясь привычке, мы разбивали лагерь, полуживые забирались в палатки, замерзшие пальцы включали радио. Туманы, проковавшие нас к одному месту, довели время нахождения в пути до нуля. Но 1 февраля 1962 года, через пятьдесят лет и один месяц после того, как Амундсен и его товарищи спустились по леднику Хейберга, нам удалось в конце концов покинуть это проклятое плато. Нам пришлось тащить на каждых нартах почти по девятьсот фунтов груза, и наконец мы спустились в теплую, безветренную уютную ложбину. Здесь мы разбили свой лагерь примерно в одной миле от лагеря Амундсена, в котором он останавливался 4 января 1912 года, и на следующее утро наше радио временно вышло из строя.
Мы двинулись в дальнейший путь после того, как я получил разрешение спуститься по леднику при условии, что буду связываться по радио с базой не меньше трех раз в день! И 5 февраля мы с радостью обнаружили, что стояли лагерем почти в том же самом месте, где находился лагерь Амундсена 18 ноября 1911 года и 5 января 1912 года. Это удалось установить на основании фотографий в книге Амундсена, и все же не было уверенности, в какую из этих двух дат были сделаны снимки. Пользуясь ими для получения фотографической засечки, мы обнаружили, что, как только мы отдалялись в любом направлении больше чем на сотню футов, пропадало всякое сходство между представлявшимся нашему взору пейзажем и фотографиями Амундсена. Празднование этого события пришлось отложить до вечера; к тому времени мы прошли с нартами 10 миль по леднику в направлении его устья и передали на базу сообщение о том, что благополучно спустились по леднику и движемся к шельфовому льду на поиски площадки, где мог бы сесть направленный за нами самолет. За это время мы провели съемку местности ледника Бирдмор и гор Королевы Мод площадью 22 тысячи квадратных миль. Это был успешный полевой сезон, и накал его еще не остыл.
Прошло шесть с половиной лет с тех пор, как я сидел над илистыми отмелями в эстуарии близ Шорема-Бай-Си, размышляя о тщетности своих юношеских мечтаний, которым я предавался, не имея тогда ни опытного советчика, ни твердого плана, ни определенной цели. Но горизонт у подножия ледника Хейберга притягивал меня сейчас еще сильнее, чем в том пылком двадцатилетнем возрасте. К северу лежал целый мир; к югу не было ничего, кроме завершенного уже, ограниченного плановыми рамками путешествия и полюса, который теперь, когда мне запретили и думать о нем, потерял для меня всякую привлекательность. К северу шельфовый ледник Росса простирался, как могучий океан. От нас до горизонта и на протяжении 600 миль за ним до ближайшего поселения вздымались над пустынными пространствами замерзшие валы. К северу лежало мое будущее, к югу – мое прошлое.
Эти годы представляются мне сейчас в виде незаконченных полотен, причем на каждом из них изображены различные пейзажи, нарисованные одной и той же неумелой рукой. В моем воображении пробегали картины то здешней пустыни, то Анд и даже Арктики, и каждая из них пробуждала тоскливые воспоминания о неосуществленных мечтаниях. Прошло, однако, еще полтора года, прежде чем мне удалось закончить свои карты в Новой Зеландии и я вернулся в Англию и снова стал испытывать какую-то душевную пустоту, которая породила во мне новые идеи.
Я просматривал сентябрьский номер «Поляр рекорд» за 1957 год. Этот журнал издавался Полярным научно-исследовательским институтом имени Р. Скотта. Особое внимание привлекла в нем карта Северного Ледовитого океана, на которой были изображены пути дрейфующих станций. Я нанес на эту карту пути американских научных дрейфующих станций и был поражен, обнаружив, что дрейф льда имел определенную закономерность, показывавшую два его течения: одно – медленное движение по часовой стрелке, ясно выраженное в западной части Северного Ледовитого океана, и другое – более быстрое, берущее начало севернее Новосибирских островов. Второе проходило через полюс и выходило за пределы Северного Ледовитого океана между Шпицбергеном и северо-восточными берегами Гренландии.
Мне пришла в голову мысль, что партия из четырех человек и трех собачьих упряжек, выйдя с мыса Барроу (Аляска) и двигаясь с нартами через Северный полюс к северо-восточному берегу Гренландии, сможет благодаря попутному дрейфу плавучего льда проходить в среднем 14 миль в день и, таким образом, совершить трансарктическое путешествие за сто тридцать дней. При этих первых грубых расчетах я не принимал во внимание, что путь в 1850 миль от Барроу до северо-восточной Гренландии при движении по полярному льду следует увеличить по меньшей мере на тридцать процентов; к тому же я тогда не изучил еще отчетов прежних исследователей, пытавшихся добраться до Северного полюса. Возможно, это было только к лучшему, так как если бы я знал, сколько лет тяжелого труда, несбывшихся надежд и разочарований мне предстоит пережить, то не ознакомил бы 20 апреля 1964 года со своими набросками сэра Вивьена Фукса.
План был весьма приблизительный, и в последующие годы его пришлось менять много раз. И все же он оказался настолько реальным, что сразу привлек внимание сэра Вивьена Фукса. В результате беглого знакомства с отчетами прежних исследователей я внес поправки в свои первоначальные наброски, так как понял, что рассчитанный на сто тридцать дней бросок был нереален, и предложил шестнадцатимесячное путешествие, во время которого весь период полярной ночи партия посвятила бы научным исследованиям. В предложении, сделанном мною сэру Вивьену Фуксу, указывалось, что я намереваюсь выступить с мыса Барроу 1 августа 1966 года.
Впоследствии этот срок был перенесен на 1 апреля 1966 года, а 29 декабря 1964 года я послал на отзыв свой план президенту Королевского географического общества, а также сэру Раймонду Пристли, ветерану антарктических экспедиций Шеклтона и Скотта.
Несколько месяцев подряд сидя в маленькой комнате в доме родителей, которая фактически была превращена мною в контору, я все свое время посвящал разработке планов и отправке сотен писем специалистам-полярникам всего мира. Здесь у меня образовалась настоящая полярная библиотека; на полке стояли «Книга пэров» Барка и словарь синонимов. В этой комнате я провел восемнадцать месяцев, работая над картами и статьями – результатами моей последней антарктической экспедиции и над книгой под названием «Мир людей». Я вел жизнь отшельника. Я почти никого не знал в Личфилде, где мы жили, и покидал свою контору большей частью для того, чтобы совершить полумильную прогулку до почты. Я не разговаривал со своим парикмахером и не болтал с буфетчиком в баре. Жить приходилось на деньги, взятые в банке в долг под предстоящие литературные гонорары. Я брал также взаймы у друзей.
