трудовой. В придачу им из Самары согнали около 40 тысяч гражданских, в основном всякий неблагонадежный и контрреволюционный элемент, привлекли и местных степняков. Степняки, знамо дело, на местности ориентировались хорошо, поэтому работать бесплатно не хотели. Равно как и предоставлять скот, пропитание, да все, что имели. Тогда на это дело выделили миллиард наличных денег. Они должны были пойти на стройматериалы, транспорт, пропитание, устройство полевых лагерей. Но они никуда не дошли.
Дорогу строили в ужасающих условиях, среди промозглых ветров и буранов, кайлом и голыми руками. При этом замах был такой, что возводили не узкоколейку, а полноценную, двухпутную дорогу. Повторюсь, не между городами и странами, не по заселенной местности, не к морю, а в безлюдной степи, на нефтепромысел. Во всей этой истории поражает какая-то срамная, ничем не прикрытая, прущая во все глаза алчность. Что называется, дорвались. Дорвались до нефти, дорвались до денег.
Вскоре пошли разговоры о том, что миллиард, по сути, ушел в песок. На строительстве самой дороги доходило до того, что шпалы, уложенные предыдущим стройотрядом на насыпь, просто сжигались на дрова идущими следом строителями. Ибо только так можно было согреться. Не было ничего – ни стройматериалов, ни теплой одежды, ни еды, ни топлива. Степняки разбежались, как только поняли, что здесь им ничего не светит. Особо лютые в тот год морозы и бураны косили людей сотнями. Степь сопротивлялась. Степь не принимала. Она видела за тысячелетия многое – обманы, предательства, заговоры, глупость, недальновидность, разбои, но она не видела хищничества и противилась как могла.
Тем временем высокое начальство стало задавать вопросы о миллиарде. Если со совершавшейся почти параллельно «паровозной аферой» было понятно, что украли, и украли много, но хотя бы был явлен результат – те самые паровозы, то на строительстве Алгембы отчитаться было просто нечем.
Ленин рвал и метал и обвинял всех налево и направо в контрреволюции. Фрунзе, осознав, в какую аферу его втянули, добился отзыва на фронт. Слава его была велика, и он, конечно, многое мог рассказать. И тогда придумали еще один гениальный план. Параллельно с железной дорогой решили строить нефтепровод. То есть создать еще более кипучую деятельность.
Представьте, рядом с двухпутной железной дорогой, строящейся для вывоза нефти, стали строить нефтепровод… тоже для транспортировки нефти. Бинго! Афера превратилась в супераферу! Где миллиард? Где железная дорога? Так нефтепровод же еще! А, тогда ладно!
Попутно выяснилось, что требуемого количества труб, а это около пятисот километров, в Советской России нет и взять негде. Заводы, которые катали такие трубы, были на захваченных Белой армией территориях. Решили строить из всяких, соединяя их через фланцы. Но даже труб разного диаметра по всей России набрали едва-едва на первую сотню километров. Тогда Ленин, ничтоже сумняшеся, приказал использовать деревянные трубы.
Но было две проблемы. Деревья в степи не росли, нужно было завозить из лесных регионов, однако не это было главной бедой. Беда была в том, что деревянные трубы не выдерживали давления, какое необходимо поддерживать внутри нефтепроводов. Учение ленинизма было, может, верным, но, увы, не всесильным. Дерево стало первым опровергателем ленинских идей.
Впрочем, известно, что нет крепостей, что не взяли бы большевики. Выход был найден, для строительства трубопровода стали разбирать трубы на самом месторождении – те трубы, по которым нефть от качалки распределялась в резервуары. Демонтировали и все прочие технологические трубы, без которых на нефтепромыслах никуда.
Завершилось это эпическое разгильдяйство, как и должно было, – нефть стала выливаться прямо на землю, потекла по степи, стала скапливаться в ложбинах и гореть. Свирепеющая эпидемия тифа, что ходила в тех краях, довершила дело – рабочие на стройке стали гибнуть сотнями в день. Они и так гибли от бескормицы, холода, тяжелейшего бессмысленного труда, но тиф сделал потери не просто ощутимыми, а невосполнимыми. И стройка встала.
Эти трагические события совпали с завоеванием Красной армией Закавказья с его отборнейшей бакинской нефтью, и надобность в Алгембе отпала.
За фанфарами и здравицами как-то позабылась и афера. Прах десятков тысяч погибших в этом бессмысленном и беспримерном трудовом подвиге развеялся без следа по все вмещающей степи. Трубы, рельсы и шпалы приспособили под свое хозяйство недоумевающие кочевники, и остались лишь невысокая насыпь в степи, быстро поросшая травами и ставшая просто бугром, да вокзал без рельсов в Доссоре.
И хорошо, что мы не остались в Доссоре ночевать, думал я, кратко пересказывая экипажу эту историю, – это место уже однажды стало тупиком и памятью алчной человеческой бессмыслице. Нас еще при подготовке маршрута повело на юг, к Мангышлаку, а не на северо-восток, к Актолагаю. Не в ту, что называется, степь. Не будем же тупить. Ибо в степи нет тупиков, степь – это путь.
Уже вовсю неистовствовала непроглядная ночь, встречные фары лупили, по казахстанскому обычаю, дальним светом, не переключаясь, и давно остался позади Доссор. Пошла извиваться Эмба и мы часто то проезжали берегом, то пересекали по мосту очередной ее изгиб.
Здесь мы и заночуем, думал я. Степь ли, не степь. Эмба – это правильно. Она начинает свой путь на дремучих, поросших густым, как каракуль, кустарником склонах древних Мугоджар – южном окончании исполинского некогда Уральского хребта. Она несет в своих водах его частицы, как бы передавая привет от Уральских гор, возвращая таким образом вековечным водоворотом всего и вся к родине. Туда, откуда мы начали свой путь в прикаспийские степи по весьма окольному маршруту, вместо того чтобы просто ехать вдоль Уральского хребта на юг.
Кстати, по еще одной из версий, граница Европы и Азии проходит не по реке Урал, а как раз по Эмбе. И нам второй раз за день, двигаясь с запада на восток, предстояло пересечь эту границу.
Эмба несла свои воды с Урала к Каспию. Не во всякий год ей это удается, большей частью ее воды теряются в степях, разбираясь на хозяйственные нужды. Но это не тупик, не резонный конец хищнической авантюры, какой была Алгемба. Там, где ее воды завершают свой бег, заканчивается ее путь и зарождаются многие новые пути. Людские ли, природные, пути ли новых ветров, а может быть, кто знает, и времен. Такова степь.
И, как по заказу, в глазах у меня зарябило от множества ярких огоньков. То была не очередная фура, увешанная гирляндами, как новогодняя елка. То были Кульсары – большое, крепкое поселение. Здесь мы нашли себе и кров, и стол, и комфорт. Все было достойно, и правильно, и за свою цену. Дорога наша на сегодня закончилась, а путь все лежал впереди.
Еще один длинный день перенес нас
