Нет, старику не прибавилось горя. Он мог оплакать своих пятерых сыновей и гордиться шестым: того не было с пятью братьями, когда они попали в засаду. Он слишком опоздал, чтобы их спасти или с ними умереть. Но, увидев их окровавленные трупы, он бросился преследовать убийц, перебил их одного за другим и принес отцу голову их предводителя.
Старик, который не умер от горя при виде трупов своих пяти сыновей, умирает от радости, обнимая шестого.
Теперь, вот элегия Рюнеберга в современном понимании, то есть более шведское произведение, чем «Могила Пирро» [приведен французский перевод семи четверостиший]:
О, мое бедное сердце, спи! Сердце того, кто спит забытым.
Спи, и пусть никакая надежда не тревожит твой сон…
Этот необычный народ, который полностью сохранил костюм предков и который время от времени напевающий, как Греция, фрагменты из своей Илиады, должен был угодить императору Александру ― духу меланхоличному и созерцательному. Финляндия, завоеванная им, стала его любимой провинцией. В 1809 году, спустя некоторое время после Тильзитского мира, что призван был, если следовать его букве, обеспечить падение Англии, он посетил Або и отпустил ежегодные 80 тысяч рублей на продолжение трудов Академии, первый камень которой положил тот самый Густав IV, которого Наполеон намеревался отправить царствовать на Малые Дома. Наконец, 21 января 1816 года издал следующий указ:
«В убеждении, что конституция и законы, которые, благодаря их полному соответствию характеру, обычаям и цивилизации финского народа, были основой мира и спокойствия страны, не могут быть изменены или упразднены, с самого начала нашей власти над Финляндией мы одобрили и торжественно утвердили не только конституцию и законы, а также все привилегии граждан, но еще, после предварительного согласования с государственными ассамблеями, учредили специальную администрацию, сформированную из финляндцев и наименованную нашим Государственным советом, от нашего имени администрат гражданских дел страны и в делах уголовных высший судебный орган, независимый от всякой иной власти, кроме власти законов, которой следуем мы сами, в нашем сане суверена учреждаем также нашу администрацию и через настоящую нотификацию объявляем, какой была и пребудет наша политика в отношении наших подданных Финляндии, и мы навеки подтверждаем слово, которое они получили от нас, относительно их отдельной конституции, и нерушимость его при нашем правлении и правлении наших воспоследователей».
Поспешим добавить, что слово императора Александра, данное финляндцам, было свято.
* * *
Итак, как мы уже сказали, настал день отправиться экспедицией в Финляндию.
Еженедельно от Летнего сада отходят два парохода на Шлиссельбург, Коневец, Валаам и Сердоболь. Нужно было сесть на один из них. Граф Кушелев тут же возымел идею отправить нас из Санкт-Петербурга в Сердоболь так же, как доставил нас из Кронштадта в Санкт-Петербург, то есть приказать арендовать пароход, но за подобную услугу с него запросили 15 сотен рублей (6 тысяч франков) и мы настояли, чтобы он не делал этого безумного шага.
Итак, 20 июля в 11 часов утра мы попросту отправились вверх по Неве одним из почтовых судов со скоростью 6-7 узлов в час. Караван состоял из Дандре, Myaне, Миллелотти и меня. Проплывая перед виллой Безбородко, мы увидели всех наших друзей, которые, собравшись на балконе, махали нам на прощанье; дамы ― платками, мужчины ― шляпами. Те, кого подводили глаза, направили на нас театральные бинокли и подзорные трубы. Впрочем, невооруженным глазом можно было только распознать людей; в этом месте, то есть между виллой Безбородко и Смольным, ширина Невы около двух километров. В течение часа примерно, несмотря на поворот реки, мы могли еще видеть белеющую и уменьшающуюся на горизонте роскошную виллу, которую только что покинули, проведя там хорошие дни; затем, наконец, такой уж гигантской была излука, образованная Невой, потеряли из виду виллу Безбородко.
Еще час предместья огромного города, казалось, провожали нас по обоим берегам реки; потом, мало-помалу, линии сломались, улицы оборвались, дома разобщились, и начала являться деревня. Первое, что бросается в глаза, после того, как попадаешь в двойную цепь холмов ― низких, типа горок, это руины замка. Расположенный на левом берегу Невы, замок был построен Екатериной, строения служб еще целы. Он сооружался вместе с другим ― в полукилометре выше по течению, на противоположном берегу. Оба замка разрушены вовсе не временем, а людьми.
После смерти матери и после своего восшествия на престол, Павел I, испытывая по отношению к ней омерзение и стыд за ее образ жизни, разрешил грабеж и разрушение этих замков. Грабителей и разрушителей находят всегда; и на этот раз не промахнулись. Сыновняя или антиматеринская месть была полной. Шведы, у которых с таким трудом русские отвоевали здесь территорию, не устроили бы дела лучше, если бы отняли эту землю у русских.
На правом берегу рядом с замком стоит фабрика шелковых чулков, что основал Потемкин и что, говорят, работала на него одного: он забирал себе все изделия, не надевал шелковых чулков больше одного раза, а излишки пускал на подарки. Фабрика разрушена, как и замок, но выгодно отличается от него легендой. Утверждают, что там бывают привидения. Одно это слово вызвало озноб у Миллелотти. Сегодня императрица и фавориты мертвы, и память о них растащена и разрушена историей, как и эти два замка, что Павел I отдал алчности лакеев!
Я поведал, как умирала Екатерина. И, отлично помню, не сказал, как умирал этот любовник, который, после того, как на долгое время был удален графом Орловым, кончил тем же ― удалился от нее.
Деспотизм Потемкина не проявлялся в ревности; нет, он прекрасно понимал, что для Екатерины замена фаворита была не развратным делом, но разновидностью физической болезни, и он становился врачом, беря на себя труд обеспечивать ее лекарствами против этого недуга. Вершилось это, между прочим, открыто; что делало честь нравам того времени.
Вот что писал 19 марта 1782 года сэр Джеймс Харрис, посол Англии в Санкт-Петербурге:
«Я не смог бы поручиться, что скоро не появится нового фаворита. Это будет креатура князя Потемкина, именно он его подобрал. Остается единственная трудность ― благопристойно отделаться от того, кто занимает эту штатную должность теперь, кто всегда держался и держится так мило, что не заслуживает ни малейшего упрека. Он не ревнив, не изменчив, не заносчив и даже в данный момент, когда он не может не знать о своей скорой опале, безупречен и сохраняет все то же спокойное расположение духа. Такое поведение задержит, но нисколько не помешает публичному водворению его преемника. Решение принято бесповоротно, и князь Потемкин слишком заинтересован в этой замене, чтобы допустить мысль, что она не произойдет; заинтересован, потому что, после этого, ожидает возвращения всего своего влияния, и в течение ближайших шести недель он станет всемогущим».
