Баландин замер, прислушиваясь к своим ощущениям.
– А мне и в самом деле хочется чего-нибудь съесть, – удивленно сообщил он. – Удобно ли до обеда зайти на камбуз?
Мы переглянулись. Весь экипаж уже судачил о том, что Григорьевна раз пять забегала к Жирафу (так в первый же день прозвали Баландина) с геркулесовой кашей и сухариками, а Перышкин утверждал, что лично своими ушами слышал: «Ты покушай, покушай, зайчик мой бедненький». Ему не очень верили, но факт оставался фактом: Григорьевна взяла именно Баландина, а не Корсакова под личное покровительство.
– По-моему, удобно, – с лицемерной озабоченностью сказал я. – Любовь Григорьевна вроде бы человек незлой. Не прогонит, вы только скажите ей, что два дня не ели.
Кудрейко отвернулся и тихо заскулил.
– А потом, Илья Михалыч, – заторопился я, – приходите на палубу, посмотрим на вашу эмаль.
– Чего там смотреть, ее давным-давно смыло, – ущипнув Кудрейко за ногу, сказал Ерофеев. Баландин выпрямился.
– Митя, не шутите над святыми вещами. Моя эмаль вечна!
– А порошок? – ехидно спросил Ерофеев.
– Экспериментатор имеет право на неудачу. Даже у Хемфри Дэви из ста опытов девяносто девять не получались. Но я вам, маловеры, докажу, что противостоять льду может только химия!
– Где же все-таки порошок? – мстительно напомнил Ерофеев.
– Его, Митя, смыло в море, – уныло признался Баландин. – Я взял его слишком мало, всего одну тонну. Вчера Баландина постигло первое и обидное поражение. Несколько лет назад он изобрел белого цвета порошок, который отлично проявил себя в аэропортах, препятствуя льдообразованию на взлетно-посадочной полосе: он был довольно тяжелым, и дождь с ветром его не разносили. Несмотря на откровенное недоверие скептика Чернышева, Баландин возлагал на порошок большие надежды, и когда вчера слегка подморозило, то велел рассыпать его по носовой части судна. Первой же хорошей волной полтонны порошка смыло в море, вторые полтонны постигла та же участь, и престижу Баландина был нанесен значительный ущерб, от чего, как мне казалось, он страдал куда сильнее, чем от качки. Но главную ставку он сделал на эмаль, которой покрыли часть палубы и надстроек и которая, по убеждению Баландина, должна препятствовать нарастанию льда. Словом, профессор жаждал реванша – и не было на судне человека, который не желал бы ему успеха.
В каюту заглянул матрос.
– Капитан приглашает на мостик!
Никита Кутейкин выключил секундомер.
– Два-три забрызгивания в минуту.
– Температура воздуха? – спросил Корсаков, заполняя журнал.
– Минус 4, 6 градуса.
– Запишите: курсовой угол к фронту волны десять градусов, – продиктовал Кудрейко. – Ветер семь баллов, волнение моря шесть.
С понижением температуры началось обледенение. «Семен Дежнев» носом зарывался в море, и на палубу, надстройки обрушивались мириады брызг. Качало на мостике значительно сильнее, чем в твиндеке, но в каюте без иллюминаторов качка изнуряла больше, а наверху, как нынче любят говорить, мозг получал все-таки какую-то информацию. Временами волна, разлетаясь, с силой била в окна рулевой рубки, и я инстинктивно отшатывался, вызывая усмешки Лыкова.
– Алексей Архипыч, меняйте курс, – попросил Корсаков. – Прямо на ветер.
По команде капитана Перышкин крутанул штурвал.
– Никита, секундомер!
В море зимой я никогда не был. Неприглядное зрелище. Все вокруг тебя серое и мрачное: и повисшие над морем тучи, и пелена над горизонтом, и холодные волны, налетавшие на маленький кораблик, как цепные псы. Я поежился: хлестнувшей волной с головы до ног окатило Ерофеева и Птаху, которые, прикрепившись карабинами к штормовому линю, брали пробы с образовавшегося льда.
– Четыре забрызгивания, – доложил Никита.
– Здорово их. – Я кивнул на людей на палубе. – Работенка по большому блату.
– Павел Георгиевич, прошу не мешать, – резко выговорил Корсаков. – Никита, повторить замер!
– Есть повторить. – Никита прильнул к замерзшему окну, на котором бешено вертелся «дворник». – Четыре забрызгивания.
Мне уже было известно, что обледенение, возникающее от брызг морской воды, самое частое и опасное. Но пока что мы имели дело с начальной стадией: на палубе образовался ледяной панцирь. При этой стадии можно спокойно работать и даже рассказывать анекдоты.
– Попробуем курс под углом 90 градусов к направлению ветра, – предложил Корсаков. – Не возражаете, Алексей Архипыч?
– Лагом к волне, креста на вас нет… – пробурчал Лыков.
Волны с силой ударили по левому борту.
– Число забрызгиваний ноль, – сообщил Никита.
– Вы правы, – кивнул Корсаков Чернышеву. – При таком курсе забрызгивания прекращаются. И следовательно, обледенение от брызг.
– Только лагом к волне на нашей посудине штормовать не рекомендуется, – сказал Чернышев. – Так что особой ценности данное наблюдение не имеет. Ну, сколько?
Вопрос был адресован Ерофееву и Птахе. Они ввалились на мостик в штормовых рыбацких костюмах, с которых стекали тяжелые капли.
– Живые озонаторы, морем запахло, – принюхиваясь, с удовольствием сказал Баландин.
– Купальный сезон открыт, – бодро откликнулся Ерофеев. – Лед нарастает медленно, около тонны в час.
– Сколько и где? – спросил Корсаков.
Ерофеев доложил толщину ледового покрова в различных точках и отметил, что в местах, покрытых эмалью, лед нарастает слабее. Пока что этот процесс, однако, выражен не очень ясно, нужно подождать с выводами до сильного обледенения.
– Если погода не изменится, – сказал Корсаков, внося цифры в журнал, – за сутки можем набрать тонн двадцать. На каком этапе начнем околку, Алексей Архипыч?
– А ни на каком, – пробормотал Чернышев, поглядывая на море.
– Простите, не понял.
– И понимать нечего… Ежели синоптик не наврал, циклон уходит на норд-ост, не догоним. Часа через три выйдем из зоны обледенения.
– Было бы чего догонять, – весело подал голос Перышкин. И, спохватившись, торопливо проговорил: – Молчу, Алексей Архипыч, молчу!
– Рулевой матрос должен быть немым! – рявкнул Чернышев. – Только повторять команду – как робот! На первый раз оставляю без компота.
– Есть остаться без компота, – ухмыльнулся Перышкин и с деланной обидой в голосе бросил: – В тропиках нам сухое вино выдавали, а здесь последнего компота лишают.
– Без двух компотов, – прорычал Чернышев и великодушно добавил: – Условно…
Третьи сутки мы шастаем по Японскому морю в поисках плохой погоды. Редчайший случай в этих широтах – тишь да гладь в январе, курорт! В нескольких сотнях миль, у Татарского пролива, возникла устойчивая зона обледенения, но «Дежнева» туда не пускают: «Буйный», наш спасатель, надзирает и над рыбаками, которые промышляют неподалеку, и все попытки Чернышева освободиться от опеки начальство пресекает в зародыше: кому охота платить за разбитые горшки? Чернышев бесится, на всех рычит, и на глаза ему лучше не попадаться.
