— Уже десятый день, как уехал с Хатангином к Сурунганским горам.
— Фомич нашел там что-то интересное. Работает больше месяца, даже похудел. Ведь он уже не молодой человек, давно за шестьдесят, трудно ему, а слушать никого не хочет. Ты бы хоть вразумил его, так сказать, по-врачебному.
Известие о всеобщей мобилизации окончательно вывело Феклистова из равновесия; когда же пришло письмо от Андрея, сообщавшее, что вот-вот и его возьмут в армию, Иван Фомич, недолго думая, отправился в Петроград.
Он еще застал сына.
С Андреем у него была продолжительная беседа. Он ознакомил сына с результатами своих трудов, договорился, что после возвращения с фронта Андрей посвятит себя исследованию сокровищ тайги, которые нашел и берег до лучших, свободных времен его отец.
Прощаясь, Иван Фомич еще раз напомнил Андрею о важности своих открытий.
— А теперь возьми с собой на дорогу Пушкина, — добавил он, протягивая томик стихотворений. — Он развеет любую грусть и тоску. Будь здоров и скорее возвращайся…
Андрей взял книгу, положил в свой чемодан и улыбнулся. Чудак же отец — с Пушкиным на фронт.
Иван Фомич провел в Петрограде несколько месяцев и так сдружился с внуком, что тот после отъезда дедушки долго тосковал. Много труда стоило матери успокоить его обещанием, что скоро и они поедут в далекую тайгу.
* * *
Наступила весна. Уже несколько дней над Певучей долиной летят птицы. Над тайгой слышались заунывные голоса журавлей, гоготанье гусей, кряканье уток…
Ивану Фомичу не спалось. Он вспоминал минувшие весны, прожитые в безмерных просторах дремучих лесов. Это была весенняя бессонница — предвестник охоты… Много лет назад геолог Феклистов подтрунивал над охотником Орловым, что тот никак не может дождаться, когда станет свидетелем свадебных торжеств лесных зверей и птиц, а теперь и у самого весенний перелет птиц вызывает тоску.
Вероятно, то же самое ощущал и прирученный ежик. Всю ночь он фыркал, сопел и топтался вокруг печки, свалив совок и кочергу. Иван Фомич не прикрикнул на него, так как понимал, что ежик тоже почуял весну.
— Бог с тобой, иди себе, непоседа, однако мог бы и подождать, — и открыл дверь.
На крыльце еж остановился, обернулся во все стороны и завертелся.
— Может быть, еще раздумаешь?
Но ежик осторожно спустился со ступенек и скрылся во тьме.
С весны и до осени ежик скитался по тайге и вокруг дома. Но как только чувствовал приближение зимы, он всегда возвращался домой.
Иногда Феклистов умышленно его не впускал, и тогда еж проникал домой совсем необычным образом. Сначала он скребся в дверь, а когда его усилия ни к чему не приводили, он отправлялся в сарай и ждал, пока кто-нибудь не придет за дровами. Дрова носили сложенные в небольшие вязанки, а щепки на растопку накладывали в корзину. Ежик подстерегал подходящий момент, забирался в корзину и спокойно ждал, пока его отнесут домой.
Иван Фомич посмотрел вслед ежу, вернулся домой и быстро оделся. Ему хотелось услышать весеннюю песню глухарей. До места токования было недалеко. Еще неделю тому назад он обходил и наблюдал вместе с Родионом Родионовичем, где садятся по вечерам эти большие птицы и где по утрам начинают свои поединки. В окрестностях Певучей долины они обнаружили большое количество деревьев, которые избрали себе глухари.
Едва Феклистов сделал несколько шагов, как услышал слабое пощелкивание, которое затем усилилось до первой трели. Как бы в ответ справа и слева раздалось токование второго, третьего и четвертого глухаря. У охотника заколотилось сердце, и, терпеливо подкрадываясь, он разглядел наконец в сером освещении едва занимающейся зари темный силуэт птицы. Глухарь передвигался с распущенным, как веер, хвостом, вытянутой шеей и выпяченной грудью. В любовном экстазе он забыл обо всем и пел свою первую и последнюю песню этой весны… Грянул выстрел — и птица упала в снег.
Дробь оборвала песню одного «рыцаря», но вблизи, шагах в ста, раздалось такое же страстное пение. Спустя минуту и этот глухарь мягко упал в снег.
Феклистов сел и задумался. Алой зарей запылало весеннее утро, и со всех сторон доносились звуки пробуждающейся жизни. Суровая тайга собиралась отметить праздник весеннего пробуждения. Снова зазвучали тысячи голосов неугасающей жизни, которая только дремала под белым саваном беспощадной зимы.
Наверное, под впечатлением воскресающей жизни Феклистов почувствовал гнетущую тоску…
Иван Фомич отряхнулся, поднял своих глухарей и зашагал домой. Из трубы уже поднимался дым. Соседи Орловы сидели за столом и ждали Родиона Родионовича, который тоже еще затемно отправился на ближайшее место токования тетеревов.
Весенняя охота закончилась, быстро миновало лето и осень.
Феклистов продолжал вести изыскания, но силы его уже были надломлены. Мучила одышка, отекали ноги.
Наступила суровая зима. Охотники отправлялись в глубокую тайгу на белку, лисиц, соболя, а Иван Фомич сидел в кресле и читал своего любимого Пушкина. Он тяжело переживал, что не может уже бродить по глубокому снегу в глухих уголках тайги и прислушиваться к звонким голосам проворных охотничьих собак-лаек.
Силы его покидали, ни медвежье жаркое, ни отвар чудесного корня женьшень, который больной пил по совету Боброва, не могли ему вернуть потерянных сил.
— Родионыч, сегодня приедет мой личный врач, знаменитый Бобров? — спрашивал тихим голосом Феклистов. — У меня шалит сердце, я не могу дышать…
— Приедет, Фомич, обязательно приедет. Пуговкин тоже хочет с тобой увидеться.
Когда, наконец, Бобров приехал, то не мог оказать большой помощи. Фельдшер увидел, что его друг почти безнадежен.
Оставалась единственная надежда на концентрированный отвар корня женьшеня.
Сильная доза этого лекарства подействовала: Феклистову стало легче, но в то же время он понял, что улучшение его состояния будет непродолжительным.
— Ты привел меня в чувство, Никитич, но не вылечил. Подай мне, пожалуйста, чернильницу я напишу Андрею. Хочу еще раз напомнить то, о чем говорил с ним в Петрограде.
Писал он медленно, тяжелой рукой, часто закрывал глаза.
— Родионыч, — обратился он к охотнику, кончив писать, — вверяю это письмо тебе. Пообещай мне, что сам лично его доставишь, если я не доживу до встречи с сыном. Ты хорошо знаешь, скольких усилий и времени стоило мне вырвать у тайги тайну ее сокровищ. Я хочу, чтобы о них никто не знал до тех пор, пока не настанут иные, лучшие времена. После моей смерти ими займется Андрей. Кое-что я ему уже объяснил, а здесь даю последние указания.
