— Пройдете, — говорит Пырерко, водя мизинцем по карте. — Только, может быть, ждать придется долго. Такие годы бывают–припай до осени стоит. Мой отец на Долгом прожил сорок лет. Мы в августе на собаках ездили с острова через пролив на берег и сюда, в Варан–дей. Вам лучше идти на север, обогнуть остров, потом — прямо на Югорский Шар. Буторин лежит на койке, в разговор не вмешивается. Когда Пырерко уходит, берет в руки карту, долго, не отрываясь, изучает ее. Молча укладывается спать.
В два часа ночи выхожу на крыльцо и любуюсь полярным ледоходом. В солнечной тишине бесшумно плывут покрытые снегом ледяные громады.
Что там за всплески? Подношу к глазам бинокль… Белухи! Небольшое стадо, голов двенадцать, движется от пролива к морю. Голубовато–белые звери ныряют, резвятся в зеленой воде. Может быть, поедают омулей. В районе Варандея белухи появляются два раза в год- весной и осенью. Это ценный морской зверь из отряда китообразных, запасы его в Арктике огромны, но промысел развит слабо.
Белуха живет за Полярным кругом, во льдах, в самых суровых условиях переносит полярные ночи и не знает никаких болезней. Приспособилась за миллионы лет. У нее выработалась надежная броня, алапера, которая хранит ее от всех бед.
У Буторина за плечами не только личный богатый опыт жизни в Арктике, но и опыт многих поколений поморов. Животный мир тундры и Ледовитого океана он изучил досконально, а к белухе относится с особой «симпатией», в течение многих лет ратует за всемерное развитие промысла этого ценного зверя.
Ученые долго не могли установить, где зимует белуха, высказывались разные мнения — Буторин положил конец спорам. Он установил, что зиму она проводит у границы вечных льдов далеко на севере, питается сайкой, которая мечет икру в том районе. Две его статьи на эту тему были опубликованы в журнале «Рыбное хозяйство».
Наблюдая за Буториным, слушая его рассказы, я многое беру «на заметку». Иногда мелочь какую–нибудь. Все может пригодиться.
Наступил очередной сезон песцового промысла. Песец — зверек хитрющий, капризный. Что ни год, требуется новая приманка. В прошлом году, скажем, он лучше всего шел на тухлые яйца, а нынче и глядеть на них не хочет, подавай ему рыбу или мороженую кровь. Помучаются охотники, пока найдут приманку по песцовому вкусу. Капризы песца никто объяснить не может, в чем тут дело — неизвестно.
Песца в тундре было мало — «неурожайный» год. Меняя приманку, Буторин как–то решил испытать и мясо соленых куропаток. Измельчил его, приготовил накро–ху, и получился какой–то особенный запах. Заложил новую приманку в несколько пастей. Дело пошло на лад. Песцы так и лезут в эти ловушки. По всем зимовкам Буторин подал сигнал, сезон был в разгаре. Но не шел песец к другим охотникам. По–всякому пробовали — солили куропаток, коптили, все без толку. А на ту, старую накроху песцы так и кидались, словно кто их гнал к буторинским пастям со всей тундры. На следующий год Буторин снова испытал куропаточье мясо — никакого эффекта.
Однажды старик ненец угостил Буторина соленой камбалой. Странный какой–то запах и вроде знакомый. Такой вкусной камбалы он никогда не пробовал. Похвалил. Старик говорит, сам люблю, собака любит, песец любит… Услышал Буторин про песца, сразу в голову ударило — вспомнил куропаток, тот же самый запах! Ненец открыл ему секрет: взять свежую рыбу, все равно какую, самую малость подсолить, уложить в бочонок и зарыть в песок на три–четыре месяца. Необыкновенная получается закуска. Раньше соли в тундре не хватало, теперь ее не жалеют, рецепт забыли. Буторин ручается, что ни песец, ни волк, ни любой другой зверь против этой приманки не устоит. А охотники давно мечтают о такой надежной, универсальной приманке. О Буторине говорят, что ему просто везет. А он считает, что ему за долгие годы, прожитые в Заполярье, повезло только дважды.
— Вот первый случай, когда мне действительно повезло, — говорил Буторин однажды, передавая мне большой моржовый бивень. — Возьми на память. Забивали моржей на острове. Кончили стрелять, часть моржей ушла в воду, выхожу на берег. Лежат убитые моржи, не обращаю на них внимания, поворачиваюсь к ним спиной, начинаю втаскивать лодку на берег. Один морж, оказывается, был живехонек. Притворился, наверно, решил отомстить за то, что перестреляли его подруг. Подполз ко мне сзади, поднялся и — меня бивнем в спину. А я в этот момент наклонился — дергал за веревку, привязанную к лодке. Бивень пробил телогрейку, скользнув по спине. Моржа, конечно, пристрелил. Только теперь там побаливает, видно почку он мне задел все–таки.
Второй случай везения, сказал Буторин, — это встреча со мной. Это, конечно, шутка. А мне действительно повезло, что я встретился с ним на Диксоне.
На улицах поселка мы встречаем иногда невысокую старую ненку в ветхой панице, пугливую, неразговорчивую. В ответ на приветствие она что–то пробормочет по–ненецки и быстро засеменит прочь. Это старейшая жительница Варандея Анастасия Константиновна Вылко, сестра Тыко Вылко. Мы с Буториным хорошо его знали…
Последние годы жизни Тыко Вылко провел в Архангельске. Почти всегда я заставал его за работой над какой–нибудь новой картиной. На многих из них он изображал своего друга, известного полярного исследователя Владимира Русанова, с которым они вместе путешествовали по Новой Земле.
— Очень его люблю, — говорил Вылко. — У нас было две головы и одно сердце…
Он рассказал, как Русанов в 1910 году привез его в Москву, познакомил с художниками, которые организовалн выставку картин первого художннка–ненца
Вернувшись в родное становище, Вьшко стал настраивать земляков против царя и церкви. Его хотели арестовать. но он скрылся, несколько лет прожил в избушке, сооруженной из плавника, на диком берегу Карского моря. Ненцы помогали изгнаннику как могли, а после революции избрали его председателем островного Совета… Этот пост он занимал в течение тридцати трех лет.
— Как в сказке у Пушкина. — говорил он с улыбкой, — жил рыбак у синего моря, ловил рыбу тридцать лет и три года.
В своей памяти Вылко хранил множество ненецких народных легенд и песен, с его слов я записал некоторые из них.
Когда он пел, его лицо словно оттаивало, как тундровая скала под лучами солнца, голос напоминал гул полярной пурги, морского прибоя. Кончит петь, закроет глаза, излучающие сияние, задумается, пошевеливая бровями, похожими на куски ягеля, скажет проникновенно:
— Хорошая песня, длинная. Ее надо петь восемь дней…
Он и сам писал стихи, песни, фантастические поэмы, сказки. Тыко Вылко умер в 1960 году в возрасте семидесяти четырех лет.
