— Пошли трисель ставить!
С большой неохотой Михаил поднялся.
— Что надо ответить?! — резко сказал Костя. — Как тебя на курсах учили?
Михаил покраснел. И вдруг сразу забыл о шторме, о морской болезни. Строгий, решительный тон капитана помог побороть слабость. Громко, почти спокойно, ответил:
— Есть, штормовой парус ставить!
— То-то, — удовлетворенно пробормотал Костя. — Давай.
Достали из каюты трисель, туго свернутый, как кокон, подготовили к постановке. Затем взялись за грот. С ним справиться оказалось нелегко. Толстая мокрая парусина отчаянно вырывалась из рук, ломала ногти, норовила изо всей силы хлестнуть моряка по лицу. Палуба «Тайфуна» прыгала, стоять ни за что не держась, не было никакой возможности. Волны обдавали пеной, брызгами, темнота затрудняла и без того нелегкую работу. Минутами Михаила охватывало настоящее отчаяние. Ему казалось, что никогда не смогут они побороть проклятый грот. Хотелось убежать в каюту, броситься на койку, закрыть голову руками, не видеть и не слышать ничего вокруг. Кто знает, как бы поступил Михаил, будь он в одиночестве.
Но рядом работал Костя — быстрый, точный, невозмутимый. И Михаил старался подражать ему.
Все-таки штормовую парусину поставили. Под триселем пошли ровнее, спокойнее.
Когда дело было кончено, едва не случилось несчастье. Крутой вал подбросил яхту. Костя поскользнулся на мокрой палубе, чуть не упал за борт. Михаил успел удержать товарища, помог ухватиться за ванты. Костя улыбнулся, кивком поблагодарил.
Рассвет застал «Тайфун» в открытом море. Багровое солнце всходило медленно. Волны догоняли яхту, с клокочущим шипением проносились мимо. При дневном свете они казались гораздо безобиднее.
Экипаж «Тайфуна» изрядно утомился от переживаний бессонной ночи, однако присутствия духа не терял, а с восходом солнца воспрянул окончательно. Теперь самое страшное осталось позади. Даже Михаил чувствовал себя хорошо — после авральной работы морскую болезнь сняло, как рукой.
Но дело было не только в болезни. Михаил чувствовал, что в душе его произошел перелом, никогда больше не испугается он моря. Он, как говорили когда-то, прошел «соленую купель». Много лет спустя, став капитаном торгового флота, он вспоминал ночной шторм на «Тайфуне» и думал о том, что этим штормом окончательно кончилось его детство.
Костя отдал Нине свою зюйдвестку взамен сорванной ветром, ясные глаза девушки лукаво поглядывали из-под широких полей моряцкой шапки.
Посмотрев на Нину при солнечном свете, Михаил ахнул:
— Что с тобой?
Голос был таким, что она тоже испугалась:
— В чем дело?
— Седая, — еле переводя дыхание, пояснил Михаил. Брови, ресницы, выбившиеся из-под зюйдвестки пушистые волосы побелели.
Нина начала звонко и неудержимо хохотать. Засмеялся и Костя:
— Ну, Семихатка, ты как скажешь!
Немного успокоившись, Нина проговорила сквозь смех:
— Да это же соль! Соль морская на волосах осела. А у меня сердце екнуло, что, думаю, такое.
Михаил сперва надулся. Но, как всегда, сердиться долго не мог и скоро сам подшучивал над своей ошибкой.
— Встреча, — сказал Костя.
Контркурсом к «Тайфуну» шло буксирное судно. Оно тяжело переваливалось на волнах, клевало тупым носом воду. Волны захлестывали палубу, докатываясь до капитанского мостика.
Когда буксир подошел совсем близко к яхте, на крыле мостика показался моряк с красными флажками в руках. Сделал знак вызова.
— А ну, читай, — скомандовал Костя. — Флажную азбуку знать обязан.
Матрос буксира быстро замахал флажками. Михаил читал, отделяя слоги:
— Как де-ла? Не нужна-ли по-мощь?
— Ответь: «Спасибо, у нас все в порядке». Флажки под банкой.
Михаил выполнил приказание.
Моряк снова засигналил.
— Счастливого плавания, — расшифровала Нина.
— Передай, — сказал Костя, — «Благодарим, счастливого плавания и вам».
Буксир скоро скрылся, море опять стало пустынным. Ветер немного ослабел. То исчезая среди бурных волн, то взлетая на гребень, шел «Тайфун».
«Девятый вал» высоко подбросил яхту.
— Вон! — сказал Костя.
Михаил и Нина посмотрели, куда он указывал. Далеко на горизонте появилась темная черточка. Она росла, росла, скоро стал виден маяк, суда в порту, ажурные профили кранов, здания.
«Тайфун» вернулся в Одессу.
Дверь кабинета дяди Павы отворилась. Без стука вошел Приклонский. Не здороваясь, плюхнулся на табуретку.
— Уговорил, — отрывисто бросил Приклонский в ответ на вопросительный взгляд начальника яхт-клуба.
— Кого? — недоумевающе спросил дядя Пава.
— Сеньку Шутько.
— Это который в «Локомотиве»?
— Его самого. Эх, и подлец! Во-первых, говорит, оклад не меньше, чем восемь червонцев; во-вторых, премиальные по заводу, как всем прочим.
Дядя Пава встревожился. Перебил:
— Погоди, погоди! Да на что ты его уговорил-то?
— К нам перейдет. Должностенку какую-нибудь выберем, в нашу парусную команду включится.
Дядя Пава даже подпрыгнул в кресле.
— Да ведь он хулиган, рвач, в третье спортивное общество за длинным рублем переходит!
В противоположность собеседнику, Прнклонский сохранял полное спокойствие.
— Это есть, — хладнокровно согласился Илларион Миронович. — Что есть, то есть. Я же отмечаю — высокой марки подлец.
— Так зачем же?
— А затем! — бритое лицо Приклонского посерьезнело, в голосе зазвучали поучающие нотки. — Рассуди, голуба. Лучший гонщик Костя Иванченко — у нас. Второй гонщик — Сенька Шутько — где будет? Опять же у нас. А третий? Третий ты, и тоже у нас. Выходит, что мы имеем? Мы имеем отличную заводскую команду спортсменов-парусников.
Дядя Пава сел, опустил голову. Вздрагивающими грубыми пальцами достал пачку сигарет, закурил. Долго молчал, сдерживая себя, и все-таки сдержать не смог. Поднял голову, в упор посмотрел на Приклонского:
— Эх, Илларион Миронович, Илларион Миронович! До чего же ты вредный для спорта человек!
От удивления Приклонский даже не обиделся. Тусклые глаза его с отечными мешками заморгали,
— Сдурел? — ответил после паузы. — Я-то вредный?! Я спортом всю жизнь занимаюсь, душу ему отдал.
Дядя Пава покраснел. Зло сжались крепкие губы.
— Всю жизнь занимаешься?! Идем!
Схватил Приклонского за руку.
— Ой, больно! Пусти!
— Ничего, идем!
Вывел Иллариона Мироновича из начальнической конторки на спортивную площадку, подтащил к турнику.
