Понятовский и его поляки преодолели овраг у Семеновского и, после рукопашной ― один на один, выбили оттуда русских.
В четвертой атаке генерал Тучков с 20 шагов был охвачен зарядом картечи и буквально распылен. Наконец, большой редут взят, но убиты Ланабер и Коленкур.
Когда сообщают последнюю новость императору, возле него находится великий оруженосец Арман Коленкур, герцог Висанский, брат убитого; взгляд живо переносится на него; великий оруженосец остается неподвижным, и в это невозможно было бы поверить, если бы тихие слезы не покатились по его щекам.
― Вы слышали, ― говорит ему император, ― желаете ли вы уйти?
У великого оруженосца нет сил, чтобы ответить, но он подает благодарственный знак и остается.
В этот момент позади русских слышится артиллерия Понятовского; враг полностью окружен.
Он видит массы, прижатые к Псаревскому оврагу; корпус Остерманна заменил корпус Раевского, который перестал существовать; третий кавалерийский корпус ― корпус Палена уничтожен; все, что остается от двух дивизий, бежит к дивизии генерала Корфа.
Однако либо ошибка командования, либо безнадежное упрямство, но русские, массы которых больше не могут идти против нас, упорствуют, не желая отходить. Можно сказать, не имея возможности удержать поле боя живыми, они решили сохранить его за собой мертвыми.
Наполеон задумчиво смотрит на них и, кажется, колеблется. Он может отдать только один приказ: довести разгром до беспорядочного бегства, но армия изнурена! Мюрат и Ней шепчут на ухо Наполеону:
― Гвардия, sire, прикажите послать гвардию.
В самом деле, в распоряжении Наполеона сорок тысяч свежих войск, готовых повиноваться его жесту.
― А если мне давать другую битву, то какими силами? ― отвечает он.
Нет, пусть пушки доканчивают то, что он начал, и так как русские упорно добиваются, чтобы оставаться под огнем наших батарей, пусть они палят столько, насколько хватит пороха и ядер. И двадцать две тысячи выстрелов из орудий Ла Рибуассьера, Сорбье, Пернетти, д'Анфуара и Фуше терзают эти инертные массы с четырех часов пополудни до семи часов вечера.
* * *
Наполеон, бросая взгляд на этот страшный день с острова Святой Елены, сказал:
«У Кутузова были все преимущества: превосходство в пехоте, кавалерии, артиллерии; превосходная позиция; большое число редутов.
Он был побежден.
Бесстрашные герои Мюрат, Ней, Понятовский, в этом ваша слава; история расскажет, как храбрые кирасиры брали редуты и саблями рубили канониров на их орудиях; она расскажет о героической самоотверженности Монбрена и Коленкура, которые нашли смерть вместо славы, и то, что наши канониры, открытые, в чистом поле, стояли против многочисленных батарей, прикрытых мощными валами, и о бесстрашных пехотинцах, которые в самый критический момент вместо того, чтобы услышать слова одобрения от императора, кричали ему:
― Будь спокоен, твои солдаты решили победить и победят!»
Это похвала? Это стенания?
Во всяком случае, видели, что прошло два дня, прежде чем Наполеон решился написать бюллетень этого ужасного сражения.
Кутузов не колебался. В этот же вечер он написал императору Александру, что является победителем на всех участках, что остался хозяином на поле боя. Он прибавил:
«Французы отходят на Смоленск, преследуемые победоносными армиями».
Император Александр получил депешу в семь часов утра, сделал Кутузова фельдмаршалом, приказал, что бы Te Deum был исполнен в храме Успения Богородицы, и повелел издать указ, чтобы в ознаменование победы на поле сражения была установлена колонна. На следующий день вечером он узнал правду. Но Кутузов уже назван фельдмаршалом и Te Deum спет; ничто не переменилось, и жители столицы не знали, на что решиться, когда увидели русскую армию, покидающей Москву через Коломенскую, и французскую армию, входящей в Москву через Дорогомиловскую заставу.
Мы были хозяевами поля, но не сделали с него ни шага. Все и вся, что сражалось, за исключением гвардии, было измучено. Ночь прошла в заботах о том, чтобы подобрать и перевязать раненых; было холодно, и ветер гасил факелы. Никакого различия между русскими и французскими ранеными не делали. Послушайте Ларри; он ступает среди этого нагромождения костей, он говорит среди этой мертвой тишины:
«Погода была очень холодной и часто туманной; дули очень сильные ветры Севера, ибо надвигалось равноденствие, и к этому прибавлялись не только горести, что открывал моим глазам горящий воск; впрочем, в ту ночь от меня требовалось лишь накладывать жгуты на артерии.
Я задержался со своим отъездом на три дня, чтобы закончить перевязку наших и русских раненых. Размещенные в соседних деревнях, они остались там до выздоровления.
Из 11-ти подданных, которым я ампутировал руки по плечо, только двое погибли при эвакуации, остальные прибыли поправляться в Пруссию или Германию до нашего возвращения в те края. Самым примечательным из этих раненых был командир батальона; едва он был оперирован, как поднялся на лошадь, пустился в дорогу и продолжил свой путь без перерыва до Франции.
Встречались на дороге ампутированные, которые сумели смастерить деревянные ноги, и с их помощью, совсем не обработанных, уходили, как были, из полевых госпиталей и добирались до родины.
Всего у нас насчитывалось от 12 до 13 тысяч выбывших из сражения и 9 тысяч убитых».
Что касается русских, их историки сами числят свои потери в 50 тысяч человек. Это, примерно, цифра австрийцев при Сольферино.
Теперь на обширном поле битвы не осталось других следов кровавого дня, кроме трех: места императорской палатки, Спасо-Бородинского монастыря и победной колонны русских в центре бывшего большого редута.
Спасо-Бородинский монастырь заключает в своих стенах место одного из редутов, располагавшихся впереди Семеновского, того самого редута, который защищал генерал Тучков. Монастырь был построен его вдовой, бесповоротно решившей стать здесь первой монахиней. Она пришла после боя опознать своего мужа среди убитых; но, как я сказал, тело, разнесенное залпом картечи, исчезло. Все, что оставалось от храброго генерала, была рука, оторванная чуть выше запястья. Вдова узнала ее по обручальному кольцу и бирюзе, которую она подарила своему мужу.
Эта рука погребена на освященной земле; потом мадам Тучкова[203] велела построить над могилой церковь, у церкви ― монастырь; после монастырь и церковь ― все было окружено стенами.
На месте редута возвышается часовня; могила находится налево, когда входишь, с простым камнем, на котором выбиты такие слова:
