Впрочем, дел-то у нас хватало. И до чего приятно было их делать среди такой удивительной природы! Если вы проснулись утром от взгляда наведавшейся в лагерь обезьяны, в этот день никакая работа не покажется вам нудной. Мы начали с благоустройства. Кто-то сказал, что в походном лагере любой дурак может скверно устроиться. Нам не хотелось, чтобы это распространялось на нас. Поэтому мы наладили водоснабжение, соорудили подобие душа, заготовили побольше дров, поставили уборную, из которой открывался чудесный вид, и вообще постарались устроиться поуютнее.
А затем прибыла первая партия водородных баллонов, их надо было сгрузить. И хотя каждый баллон весил полтораста килограммов, перетаскивать их было легче, чем снимать с баллонов предохранительные колпаки. Колпак представляет собой железный стакан, навинченный поверх вентиля, чтобы предохранить его от толчков и ударов во время перевозки. Колпак железный, а резьба на баллоне латунная. Тут железо не годится, потому что резьбу нельзя смазывать, иначе при утечке водорода может произойти взрыв. Углеводороды смазочного вещества образуют с водородом опасные соединения, и запрет против машинного масла строго соблюдается.
Теоретически благодаря сочетанию железной резьбы с латунной колпаки не могут приржаветь, тем более что их закручивают не слишком туго. На деле, попав после долгого хранения под дождем и многонедельного морского путешествия в жаркий тропический климат, они оказались словно приваренными. Мы основательно помучились с ними на Занзибаре. А в сердце Африки, где с инструментом было похуже, каждый колпак требовал от нас персонального внимания. Если верить справочникам (всегда полезно знать, как должно быть по правилам), чтобы управиться с колпаками, достаточно обыкновенного гаечного ключа. Нам же пришлось прибегнуть к двум разводным ключам с рукояткой немногим меньше двух метров. Одним ключом мы захватывали баллон, другим — колпак. Получался изрядный рычаг, но и этого было мало. Приходилось сильно стучать молотом по концу рукоятки только так удавалось повернуть колпаки.
Так как водород образует вместе с воздухом взрывчатую смесь, есть правило, гласящее, что легкие удары по ключу в тех якобы редких случаях, когда резьба чуть заедает, должны производиться кожаным молотком. Такие молотки из твердой прессованной кожи не дают искр. Сначала мы работали по правилам: легонько постучим, наложим ключ и… колпак ни с места. С таким же успехом можно было заколачивать гвозди хлопушкой для мух.
Бить кувалдой по длинной рукоятке было столь вопиющим нарушением инструкции, и столько при этом летело искр, что мы работали в яростном темпе, полагая, что везение не может длиться вечно. Не один час упорного труда ушел на то, чтобы снять все колпаки. И когда работа была закончена, мы сели, обливаясь потом, на груду баллонов и поблагодарили провидение за то, что они не взорвались.
Еще одна задача — починка шара. Оболочка благополучно перенесла перелет с Занзибара, но надо было пришить на место полотнище разрывного приспособления. Тот самый лоскут, который отрывают, чтобы поскорее выпустить водород из оболочки. Во время полета, конечно, этого не делают, но при посадке в сильный ветер не менее губительным было бы промедление с выпуском газа. Чтобы наполненная газом оболочка не волочилась над землей с риском нарваться на какое-нибудь коварное препятствие, нужно вовремя выпустить газ. Важно не упустить минуту, когда водород из необходимого превращается в смертельно опасный. Так же поступает парашютист, когда торопится погасить парашют или сбрасывает стропы.
Оторвав полотнище, его потом необходимо вернуть на место. Это около девяти метров шва. Причем шов должен не только скреплять полотнище с оболочкой, но и предотвращать утечку газа, поэтому его предварительно проклеивают. Швы, сделанные обыкновенной ниткой, обеспечивают хоть какое-то соединение, даже если клей почему-либо откажется держать, что иногда случается. (Вероятно, нет такого несчастного случая, который не происходил бы в воздухоплавании. Каждый случай тщательно описан, и нынешняя процедура подготовки к полету сводится к последовательному принятию мер предосторожности.) Но ни клей, ни нитки не устоят против рывка, если воздухоплаватель крепко возьмется за веревку разрывного приспособления и дернет как следует.
В эти первые дни в Маньяре мы во многом зависели от близлежащей деревушки Мтувумбу, что означает «Москитная река». Это была довольно убогая деревушка, своего рода гибрид главной улицы из раннего ковбойского фильма и заброшенного лесного селения. По рассказам, в Мтувумбу живут представители семи десятков африканских племен, которые искали здесь спасения от бушевавших в прошлом войн.
Пока мои товарищи делали покупки в одной индийской лавке, я заглянул в другую. Ее владелец каким-то образом всегда ухитрялся ходить с недельной щетиной. Но это ничто перед другим достижением того же лавочника — рубашка и брюки на нем обрели бессмертие.
— Хорошо здесь жить? — спросил я его.
— Плохо, — ответил он. — Уж я-то знаю, пятьдесят лет здесь живу.
— Чем же плохо?
— Во-первых, народ очень ленивый. Все до единого. Им бы только выпивать и заниматься любовью. Я не против того и другого, но только в виде хобби, а не основного занятия.
Уже через несколько дней в нашем маньярском лагере появились домашние животные. Лемур, конечно, всех затмевал и лихо уписывал кузнечиков. Когда он спал, не было зверька милее его. Когда же он просыпался на закате, его энергия не знала пределов и не признавала никаких ограничений. Прыжки, прыжки со стола на стул, со стула на человека, потом на следующего. Как сказал бы индийский лавочник, это хорошо иногда, но не все время. Этот лемур обладал способностью всем и всему мешать. То приземлится в тарелке с едой, то на столе, где разложены части кинокамеры. Взрослый лемур делает еще более дальние и точные прыжки. Наш же зверек пока только учился на нас, вокруг нас и чаще всего под ногами. Все равно мы его любили.
На втором месте был питон. Ален отлично знал змей, он с детства ими увлекался и вот ухитрился раздобыть двухметровый экземпляр. Как и у всякого домашнего животного, у питона были свои недостатки — он отказывался есть; вероятно, хотел сперва переварить то, чем еще раньше набил желудок. Зато до чего же он был великолепен, когда скользил и извивался на дереве по ветвям. Недостатки были и у здоровенной улитки, но и она была по-своему грациозна, когда переползала с одного пятачка травы на другой. А вот хамелеон, на наш взгляд, не обладал ни одним недостатком. Правда, он не умел менять окраску так ловко, как это положено хамелеонам, зато мастерски ловил мух. Когда мы завтракали, он охотился на них, лежа на ветке над нашим общим столом. Его двенадцатисантиметровый язык в 1/25 секунды поражал цель и почти так же стремительно втягивался обратно. Но потом липкая слизь на лепешечке, которой оканчивался его язык, высохла, и мухи уже не приклеивались. Тем не менее хамелеон отказывался пить. Его сажали в таз с водой, а он только плавал, изгибаясь и загребая одновременно правой передней и левой задней ногой и наоборот. Такой способ вместе с изгибанием позвоночника повторяет схему, исстари лежащую в основе передвижения всех четвероногих. Но язык хамелеона остался после эксперимента таким же сухим, каким был. Наконец мы вспомнили про естественный образ жизни хамелеона, смекнули, что он редко видит проточную воду, и подумали о росе. Мы обрызгали ближайшее растение водой, посадили на него хамелеона и с радостью увидели, что он слизывает влагу своим пересохшим, потрескавшимся языком. С этой минуты стоило круглым, наглым глазам хамелеона установить, что муха находится в пределах досягаемости, как добыча была обречена.
