В 1903–1906 годах Руал Амундсен на судне «Йоа» выдержит две полярные ночи, дрейфуя со льдами, и достигнет Берингова пролива через Северо-Западный проход, каковой не имеет транспортного значения, ибо лишь ценой многолетнего ледового плена… и т. д., и т. п.
Но кто дерзнет утверждать, что все муки и тяготы искателей этих проходов были бессмысленны? Странствия в аду ради путей, не имеющих ценности? Так или иначе, они послужили если не обогащению и торговле, то науке, разрушению мифов о свободном от льдов полярном океане, мифов о райских кущах во льдах. А мифы не разрушить без жертв.
ГЛАВА 9
ЛАНДШАФТ – СЕГОДНЯ И ВЧЕРА
Завтра июль кончается. Йозеф Мадзини уже третий день в Тромсё. Ледовитый океан тонет в дымке; высокая влажность воздуха туманит перспективу; максимальная дневная температура не превышает 10° по Цельсию. Небо белесое. У самой земли, над окаменелым ландшафтом, ветру как раз хватает силы чуть взбудоражить поверхность какого-нибудь стоячего водоема, пруда, изредка поднять легкую волну да вызвать в кронах корявых березок тот умиротворяющий шелест, который у синоптиков слывет характерным признаком легкого бриза. На фоне каменных круч Фрагернеса, господствующих над Тромсё, парит дельтаплан, выписывая плавные, продолговатые петли. Как добыча в когтях дракона висит планерист под ярко-алым крылом своего аппарата, а тот несет его прямо на гору, словно бы на мгновение замирает в воздухе, сворачивает, исчезает из поля зрения Мадзини, а через секунду-другую появляется вновь, чуть ниже. Скалы будто притягивают дельтаплан, и опять отталкивают, и мало-помалу заставляют его снижаться. Когда алое крыло со своею добычей уплывает из виду, Йозеф Мадзини остается наедине с этой горой, что стоит здесь как сто и тысячу лет назад, – все те же ущелья, кручи, граница лесов, проходящая в каких-то двух-трех сотнях метров над уровнем моря, скудные низкие купы деревьиц, березки, напоминания о лесах, кусты можжевельника, а выше лишайники, голый камень и мох. Наверное, туда поднимался Пайер, неся в заплечной корзине барометры и прочие приборы, следом шел Халлер с собаками, а впереди всех – лопарь Дилькоа. Вот они стоят на вершине и видят черный дымный столб над Тромсё, город охвачен пожаром, и Вайпрехт спешит из гавани на подмогу пожарным; колокола бьют набат. А потом дельтапланерист, завершив петлю, возвращается в поле его зрения и тянет за собою реальность сегодняшнего дня. Взгляд Мадзини сосредоточенно следует за ним туда, где у круч Фрагернеса поблескивают гондолы канатной дороги; пешком наверх ходить уже незачем, разве только для развлечения, бесцельная трата сил. Бетонный мост изящной аркой накрывает вход в гавань; у причала стоят два промысловых судна – великаны, корпуса в потеках ржавчины; матросы «Тегетхофа» глазам бы своим не поверили, ведь рядом с этими колоссами их барк сущий пигмей, чуть больше лоцманского катера, вдобавок оба увенчаны ветвистой путаницей антенн и вертушками радаров. Портовый пирс, нитка рельсов – он переводит взгляд на церковь, нет, там он не может представить себе вайпрехтовских матросов, для которых перед отплытием служат мессу; образчик тщеславного зодчества – так вчера за завтраком в гостинице «Ройал» отозвался об этой церкви турист из Гамбурга, – удачное сооружение, незамысловатая конструкция навеяна сушильными стойками, к которым в здешних краях подвешивают рыбу, а сверху набрасывают сети, для защиты от прожорливых птиц. Нет, здесь они колен не преклоняли. Гамбургский архитектор стоит сейчас у поручней какого-нибудь катера и ловит во фьорде рыбу, которой не ест, – таков один из пунктов программы паушальной поездки; Мадзини может спокойно к ним присоединиться, сказал гамбуржец, одним человеком больше, одним меньше – какая разница, а здесь так и так все в ажуре. Красновато-коричневые, темно-зеленые и розовые деревянные дома в центре города, по-деревенски тихого и спокойного, и стоят дома поодаль один от другого, из предосторожности, чтобы в случае пожара огонь не перекинулся; опасность пожара учитывают по сей день. Чем дальше от центра, тем плотнее новая застройка, кирпичные здания, стекло и бетон, – крики чаек. На одном из газонов высится трех-четырехметровый, куда больше, чем в жизни, металлический Амундсен, устремивший пустой взгляд в седое море.
Я вижу, как Йозеф Мадзини, вскинув на плечо спальник и легкий багаж, шагает по песчаной дороге, потом по каменистой тропе, фиолетовые склоны, светлая ночь, а он в сорока километрах пешего хода от Тромсё – испытывает себя одиночеством. На берегу окруженного березками озера колышутся зыбкие высокие столбы – тучи мошкары, миллионы насекомых, гудящая аллея. Там на ночлег устраиваться нельзя. Пасма тумана плывут над черной водой, скрепляют сушу с озером. Он идет вниз, в Скейвог, заброшенный поселок на Улльс-фьорде, развалины, рухнувшая, заросшая травой хижина, пустые окна. Двенадцать часов он провел в пути. И тою же ночью снова пускается в дорогу, взбирается высоко на скалы – дальше идти некуда, глубоко внизу в Улльс-фьорд вливается Грётсунн, именно здесь «Тегетхоф» прошел под парами в открытое море, сейчас воды пусты, совершенно пусты, а затем падает густой туман. Компасу Мадзини пока не очень доверяет. Утром выбирается возле Скарбю на песчаную дорогу, деревянные домишки в тумане, видимость меньше десяти метров. По берегу Грётсунна он шагает обратно. Неподалеку от Вогнеса рядом тормозит грузовик, шофер жестом приглашает его в кабину; только теперь он чувствует, до чего же устал. Шофер не понимает ни английского, ни знаков, когда Мадзини пытается сообщить ему, что сам водил такие машины, как эта, и даже побольше, – он только снова и снова качает головой. На здешних дорогах много не говорят. Мокрый пейзаж грохочет за окном. Громкий голос из радиоприемника, шум помех. Шофер кивает на небо, потом на лежащую рядом пуховую куртку. Сводка погоды. Надвигается похолодание. Вечером Мадзини опять в городе. Гамбургский архитектор только что прилетел на «Твин-оттер» из Вардё, сетует на какой-то из тамошних ресторанов, куда без галстука не пускают, он побывал и на Нордкапе: трехсотметровая столовая гора, круто встающая из моря, край Европы, но в туман и дождь, увы, полное разочарование. И на тебе – галстук! Галстук на рубеже глухомани, в этой дыре, идиотизм! А Мадзини размышляет о званом обеде в доме консула Огорда. Интересно, ледовый боцман Карлсен уже был среди гостей? Он в своем белом парике, при ордене Олафа Святого, а Пайер в парадном мундире? Доктор Кепеш, венгр, самый тщеславный из всех, наверняка облачился в выходной сюртук. Вы вообще меня слушаете? – говорит гамбуржец. Нынче ведь последний вечер, да? а завтра на Шпицберген? ну что ж, ваше здоровье, можно и это отметить, на сей раз молодой человек из Вены вряд ли откажется? Но Мадзини и согласия тоже не выражает. Просто идет следом за гамбуржцем. Сейчас, по возвращении из малого одиночества, Тромсё кажется ему еще новее, еще современнее. Он видел разбомбленный немецкий эсминец, затонувший в скалах? – спрашивает архитектор. Нет, Йозеф Мадзини высматривал другой корабль. Н-да, паршивая история, во время Второй мировой войны старый Тромсё сгорел от обстрелов немецких пушек.
