Сейчас мы сидели на землянке и ждали, покуда проснется начальство. Во главе нашей экспедиции стояли два профессора, начальником был профессор Ястребов, его заместителем профессор Кускова.
Профессор Ястребов был человек вулканической энергии и ураганных идей. Идеи кишели в его мозгу, как рыбы в рыбном садке. Он хотел переделать всю природу Памира. Он мечтал продвинуть в горы ячмень и картофель до самых снегов, организовать ловлю рыбы в высокогорных озерах, вывести новые породы животных, которые были бы неприхотливы и продуктивны, он искал новые растения, которые можно было бы ввести в культуру и разводить на высокогорьях.
Он носился по всему Памиру верхом и на машине, падал, ломал ребра, лечился и опять ехал. Он добывал деньги и вербовал ученых для экспедиции. Это он выдвинул идею о гибридизации дикого архара с домашней овцой, он привез первые лодки на Памир для изучения озер, организовал сеть опытных пунктов для стационарного изучения природы. Энтузиазм Ястребова заражал всех, и с ним с удовольствием работали и мы, молодежь, и старые профессора, и пройдоха Васька, и кто бы то ни было. Кускова была вернейшим помощником профессора, она сопровождала его всюду и стремилась помогать ему во всем. Это был также человек исключительной работоспособности. Кускова работала все время сама и заставляла работать всех. Но беда была только в том, что идей у нее было маловато, а энергии многовато. Поэтому профессоршу редко можно было застать учащей молодежь или размышляющей, чаще ее можно было видеть с кетменем на опытных полях или гоняющей птичек с пробных посевов, варящей какое-нибудь вкусное блюдо для Ястребова или шьющей мешочки для образцов.
Пока Ястребов направлял и корректировал деятельность Кусковой, все было прекрасно, и наука двигалась вперед. Самостоятельная же научная деятельность Кусковой была чрезвычайно интенсивным, но в большинстве своем мало полезным трудом.
Светило солнце, была тишина. Вокруг нас знакомый памирский пейзаж.
Землянка, на крыше которой мы сидели, выкопана на берегу веселой небольшой речки, которая петляла по широкой долине, обрамленная узкой полоской лугов, а дальше в обе стороны расстилалась просторная ровная долина, медленно переходящая в склоны гор. Покрытые редкой растительностью склоны были пологи, а гребни ближайших гор едва на тысячу метров возвышались над долиной. Вверх по реке горы становились все выше и выше, и на южном горизонте возвышались уже могучие покрытые снегом вершины. Вниз же по реке впадина все расширяется, входя в огромную широченную долину Чуралина. Здесь вдоль многочисленных рукавов реки тянулись оливково-зеленые луга, на них едва различимые отсюда виднелись стада, дымки над плоскими шапками юрт нескольких аулов.
У выхода нашей долины в Чуралинскую, на небольшом выступе у основания склонов, возвышался купол Зор-Мазара – могилы давно умершего хана.
Землянка, на которой мы сидели, вырыта на берегу реки, в нее ведет полого спускающийся ход, внизу двое дверей: правые ведут в жилую землянку, левые – в склад. В крышу землянки, в середине, вставлены две стеклянные рамы, расположенные под углом и составляющие потолочное окно, сквозь которое вовнутрь падает свет.
Мы долго сидели на крыше землянки и разговаривали. Время от времени, когда мы особенно раскричимся, Глеб говорит театральным шепотом:
– Тише! Тише! У профессоров научный сон!
* * *
Так начался этот экспедиционный год.
В Зор-Мазаре мы пробыли недолго. Через два дня уже получили лошадей, седла, палатки, вьючные мешки и сумки, продукты и гербарную бумагу.
Мы выслушали все инструкции начальника экспедиции о нашей работе в долине Гурумды и записали их. Там, на Гурумды, мы и должны были работать с Глебом: он – изучать животный мир, я – растительность.
А через три дня караван, нагруженный всем необходимым, тронулся в путь.
Впереди, как-то чуть-чуть наклонившись на один бок, ехал наш проводник Темирбек, он держал чембур[1] первой вьючной лошади. К ее хвосту был привязан повод второй, к хвосту второй – третья. За последней вьючной ехал Глеб, за ним я. Возле нас, то забегая вперед, то возвращаясь назад, трепля по ветру мохнатым хвостом, носился наш пес Контрабандист.
Мерно покачивались вьюки, позванивали привязанные связки ведер и кастрюль, ветер дул в спину, ерошил шерсть на крупах лошадей, относил вбок лошадиные хвосты.
Мы шли целый день. Темирбек уныло тянул какую-то непонятную песню, заставляя все время лошадь идти юргой. Этот удивительный аллюр, удобный для всадника и для лошади, представляет собой нечто вроде перехода от шага к рыси. Можно заставить лошадь идти юргой, если ее непрерывно погонять и в то же время непрерывно одергивать.
Справа пологими склонами поднимался Чуралинский хребет. Его широкие склоны снизу покрыты низкими жалкими кустарничками, выше видна более веселая зелень степей, а еще выше начинались голые скалы и снега.
Когда начал спадать солнечный накал, когда закатное солнце стало цепляться за острые пики Чуралинского хребта, когда его пикообразная тень уже закрыла половину долины Гурумды, мы вошли в нее и подыскали место для лагеря. Посредине долины шло широкое сухое русло, в одной из его глубоких промоин поблескивала вода. Вдоль этой единственной здесь заводи тянулись зеленые лужки, на такырах и по ближайшим склонам гор было много терескена и других кустарничков, то есть здесь было все, что нам нужно: трава, вода и топливо.
Опускался вечер, какие-то удивительно сиренево-синие, потом фиолетовые, потом багровые тени покрывали горы. Уже угасло все в долине, а в небе еще долго стояли, постепенно потухая, сначала ярко-белые, а потом желтые, потом красные и уже совсем перед ночью темно-багровые облака.
На фоне этого заката стояла удивительная тишина дикого безлюдного края.
После того как были кончены все лагерные работы, после того как съеден был ужин, после того как были пущены на траву лошади и мы уже лежали в спальных мешках отдыхая, а ночные сумерки поглощали окрестности, мы увидели, как в густых тенях по склону стремительно и легко двигалась на нас цепочка архаров. Они сбежали со склона и направились в долину. Ветер был от них, костер уже потух, палатка стояла внизу у самой воды, значит, ни увидеть и ни почуять они нас не могли. И вот мы с Глебом, лежа на краю берега над рекой, увидели, что архары несутся прямо на нас. Ничего не подозревая, они бежали на водопой и не знали, что место занято.
Горные бараны – архары – самые крупные из баранов. Марко Поло, первый из европейцев, увидевший и описавший архаров, вызывал своими рассказами недоверие. Ему никто не верил, что могут существовать бараны весом в 200-250 килограммов.
