Поезд трясется, словно в припадке малярии. Луньевская ветка — одна из худших дорог страны. Она готовилась наспех, и только теперь ее приводят в порядок.
Паровоз то-и-дело свистит. Эхо возвращает гудки тысячами переливов. Многоголосые гаммы плавают в горах. Не успевают проводники закрутить у товарных вагонов тормоза, как машинист требует их ослабить. Мы качаемся, поднимаемся и падаем, как на волнах. Крутые подъемы чередуются с такими же спусками.
В нашем составе всего три пассажирских вагона. Остальные — товарные. На станции Чусовой нас из ускоренного переделали в товарно-пассажирский, и мы подолгу стоим на каждой остановке.
Пятилетка должна изменить лицо Луньевской ветки.
Она будет электрифицирована. Есть даже проект соединить Урал с Архангельском.
Со мной едут железнодорожники. Они против электрификации.
— Сделать две колеи, и кончено.
Они считают, что копи не смогут выполнить задание пятилетки.
— Зачем электровозы? Чем хуже наши «Ж», или «Щ»? Эти паровозы любой состав вывезут. Подумаешь — электрическая тяга, когда угля не так много. Обходились ранее без этого…
Вдруг паровоз тревожно свистит. Слышно, как стонут ржавые тормоза. Вагоны налетают одни на другой. Мы бросаемся к окнам. Сквозь утреннюю мглу видны обомшелые зубцы гор, хмурые ели и блестящие слезами тумана пихты. Поезд остановился среди гор, в лесу. Железнодорожники торопливо бегут к выходу. Я спешу за ними. У паровоза толпа, возле — лужа крови. Маленькая струйка ползет под откос.
Машинист и кочегар весело гогочут.
— Что такое?.. Кого задавило?..
— Медведя, — широко улыбаясь, отвечает кочегар. — Вот он!..
Кочегар наклоняется и вытаскивает из-под колес два жирных медвежьих окорока. Голова, грудь и передние лапы зверя вывалены в песке и политы маслом — все скаталось в один комок.
— Ты хоть одну-то ногу дай нам, — и проводник нашего вагона тянется к кочегару.
— Вишь, чего захотел. Сам сходи, да поохоться.
— Да, разве ты с паровоза стрелял? Быдло ты, черномазое…
Кочегар улыбается еще шире.
— Дурак ты, а еще проводник. Вестимо дело, охотился. Вместо гончей наш паровоз был. Идем мы здесь под уклон, смотрю вперед, а из-под насыпи косолапый вылезает. Мы к нему, а он на шпалы сел. Я за свисток, думаю, испугаю. А он, гад, в шпалы-то уперся, глотку как размахнет и того и гляди весь поезд заглотит. Поддали мы пару, да как на него наскочили и сделали конец его медвежьей жизни. Однако пора. Едем дальше.
Он вспрыгнул на паровоз, мы кинулись к вагонам.
Рассвет спустился в низины. Из-под гор мелькнули красные лучи солнца. Золотистые отблески заиграли на реке Косьве. Длинный хобот скалы спустился у железнодорожного моста в воду. За Косьвой угольный город, станицы и копи Губаха. Через реку к поселку переброшена канатная дорога. С одного берега на другой к новой обогатительной фабрике, коксующей уголь, идут тенетами подвесные, мосты. Сзади сурово глядит на человеческие замыслы Крестовая гора. Ее вершина дымится, словно гора горит. Пылает уголь верхних штолен. Еще в прошлом году пожар был внутри, под землей, а теперь огонь вырвался наружу.
За Губахой — копи Половинка. Запах гари и угольная пыль наполняют воздух. В Половинке поезд стоит несколько минут. Из окон видно, как смена углекопов с зажженными лампочками, в широкополых парусиновых шляпах выходит из шахт. С шутками, со смехом они спешат под души, а там домой, отдыхать.
Наконец мы подъезжаем к центру северо-уральских угольных разработок. Поезд подходит к Кизелу. Здесь депо и смена паровоза, но меня это уже не касается. Я слезаю. Кизел — моя конечная станция.
Кучер-татарин гонит шуструю сивую лошаденку через сонный, пустой город. Мы поднимаемся на гору, спускаемся к пруду. За прудом желто-ржавая река Кизел. На берегу и по склонам гор — шахтерский поселок. Внизу под горой грохочут маленькие электровозы. К линии железной дороги, к погрузочной станции угля по бункеру ползут вагонетки со свежевырубленным углем. Высокие трубы электростанции коптят безоблачное небо. Из недр земли, из трех копей — Володарского, Фрунзе и Ленина — то-и-дело выкатываются угольные составы. Я начинаю чувствовать биение каменного сердца. Над копями шум: звонки электровозов, грохот компрессорных машин, методичные перепевы дизелей. Справа от копи им. Фрунзе за высоким забором высится деревянная башня. Штабеля леса, сотни бочек цемента аккуратно сложены около. Смены подвод то-и-дело подвозят новые материалы. Здесь заложена первая в Кизеле вертикальная шахта — Капитальная № 1. В 1933 г. эта шахта должна дать 500 000 тонн высокосортного угля. Во всем Кизеловском районе таких шахт заложено шесть, предполагают, что они дадут в первый год эксплоатации 3 млн. тонн угля. Но руководители работ уверяют, что не исключена возможность довести добычу и до пяти миллионов. В наше время все зависит не от проектов, а от желания и воли рабочих.
В полдень явился сухой, среднего роста блондин. Он критически оглядел меня, медленным движением вытянул из-за ушей маленькие очки в белой металлической оправе, посмотрел строже.
— В гору вы пойдете или кто другой?
Механик Ленинской копи, у которого я остановился, утвердительно кивнул головой.
— Да, Реш, будь проводником. Покажи наши шахты. Маршрут тебе известен, особенно не нажимай. Устанут еще.
— Хорошо, — коротко ответил Реш и повел меня и пермского доктора Котова осматривать Ленинскую копь.
Между двух гор, в долине речушки Кизел расположились одна против другой две копи: Ленинская и Фрунзе. Долина, шириной с полкилометра, прорезана сетью узкоколейных путей. По верху тенета электрических проводов. Маленькие, приземистые электровозы выкатывают из забоя уголь, подают к лебедке. Около лебедки на распределительных путях работают крепкие, похожие на битюгов, лошади. От лебедки вагонетки идут на бункер. Несколько десятков рабочих к работниц перехватывают их с электровозов, подцепляют к конским валькам, довозят до лебедки. У лебедки опытные зацепщики зацепляют узлы стального каната за вилки вагонеток, и уголь пополз на бункер. С обратной стороны по тому же канату спускаются порожние вагонетки. И так конвейер беспрерывен до 22 часов. Там отдых на восемь часов, и с 6 утра снова поток угля к бункеру, а от него в американские угольные платформы.
Реш не дал нам осмотреть наружную механику копей. Он засветил лампы и торопливо нырнул в черную пасть горы. С трудом поднимая тяжелые шахтерские сапоги, которые нас заставили надеть, мы поспешили за ним. Холодный, сырой ветер дохнул в лицо. Сырость охватила тело. Ноги увязли в грязи. Неожиданно нас окружила темная, непроглядная ночь.
