Тенцинг Норгей - Тигр снегов

Шерпы считают, что существуют йети двух родов: метрей, людоед, и чутрей, который поедает только животных. Из них чутрей якобы крупнее, напоминает большого бурого медведя, только у него, как у всех йети, ноги, мол, вывернуты задом наперед. Некото­рые европейцы и ученые так и считают, что йети не что иное, как вид медведя. Известный ученый Джулиан Гексли приехал как-то в Дарджилинг, и там я услы­шал от него такое предположение. Другие же считают йети похожим на большую обезьяну, таким описывал его и мой отец.

Лишь немногие утверждают, что видели йети свои­ми глазами. Местные горцы боятся встречи с ним, по­тому что здесь распространено поверье, будто после такой встречи в человека вселяется бес. Как я уже говорил, сам я не видел йети – ни пьяного, ни трез­вого, ни ходящего задом наперед. Я не суеверен. Я не верю ни во что сверхъестественное, не верю и во мно­гие слышанные нелепые истории. Однако я не думаю, чтобы мой отец был лжецом и сочинил все на ходу. Бесспорно также, что следы, которые я видел на лед­нике Зему в 1946 и около Эвереста в 1952 году, не были следами какого-либо известного мне животного, Хотя я и не могу доказать этого, я уверен, что йети существует. Думаю, что это зверь, а не человеческое существо, что он выходит из своего логова только по ночам и кормится растениями и мелкими животными, обитающими на высокогорных лугах; скорее всего это обезьяна еще не известного вида.

В 1954 году в район Эвереста выезжала на поиски йети специальная англо-индийская экспедиция. Я охот­но сопровождал бы их, но, увы, не мог. Подобно многим другим, они нашли следы и другие признаки, но только не самих йети, и, хотя итог был обескура­живающим, я думаю, что это даже к лучшему. Люди пробрались в самые отдаленные уголки земли, научи­лись изготовлять всевозможные вещи, сделали столько открытий, и, мне кажется, это даже неплохо, что оста­лось хоть немного такого, чего мы еще не знаем[6].

В первые послевоенные годы в Дарджилинге жи­лось тяжело. Экспедиции приезжали редко, больших восхождений и вовсе не устраивали. А с провозгла­шением независимости Индии все смешалось. Амери­канские военные и чиновники уехали, других туристов не было; за американцами последовали и многие англи­чане. Чайные плантации приходили в запустение. С ра­ботой стало плохо, нужда и безработица усилились.

В довершение ко всему у нас в семье появились еще и свои трудности: моя теща болела и была прикована к постели уже два года, а так как муж ее умер, то ухаживать за ней приходилось нам. Я подолгу ходил без работы. Читралским сбережениям пришел конец, и Анг Ламу одна кормила всю семью. Некоторое вре­мя она работала в качестве айя, няни, в разных семь­ях, потом сестрой у Смит Бразерс, американских зуб­ных врачей, которые много лет практиковали в Дарджилинге. Я говорил ей тогда и повторял не раз позже, что никогда не забуду, что она сделала для всех нас в те трудные дни.

Как я уже говорил, Анг Ламу родилась в Дарджи­линге. В детстве она побывала в Соло Кхумбу, но почти ничего не помнила и очень мало знала о прими­тивной жизни на моей родине. Впрочем, ее семья, как и все шерпы, тоже жила бедно. С восьми лет она узнала тяжелый труд: сначала носила поклажу по го­роду, потом работала прислугой в состоятельных семь­ях. Прислугой она была и тогда, когда я познакомил­ся с ней и мы торговались из-за молока. Но в 1938 году в жизни Анг Ламу произошла большая перемена. Английская семья Уоллес, в которой она тогда работала, возвратилась в Лондон и взяла ее с собой няней двоих своих детей. Несколько месяцев Анг Ламу прожила в центре Лондона, в гостинице воз­ле Гайд-парка, познакомилась с жизнью на Западе. Однако путешествие оказалось не очень удачным: впервые попав на пароход, Анг Ламу почти всю дорогу проболела, а пожив некоторое время в Лон­доне, снова почувствовала себя плохо, и ей пришлось лечь в больницу. Выйдя из больницы, она узнала, что миссис Уоллес опять уезжает из Англии; таким обра­зом, Анг Ламу осталась без места и вынуждена была в одиночку проделать весь обратный путь в Индию. Это случилось перед самой войной, отношения между Англией и Германией сильно осложнились, и можно было ждать самого худшего. В 1953 году, когда мы поехали в Англию уже вместе, Анг Ламу рассказы­вала, что из предыдущего путешествия ей лучше всего запомнилось, как ее учили в больнице пользоваться противогазом.

Анг Ламу скрытная женщина. И сейчас мало кому известно, что она побывала в Англии до 1953 года и хорошо понимает по-английски. Хозяева, у которых она работала, знают ее обычно под именем Нимы, а не Анг Ламу или миссис Тенцинг. Совсем недавно, в связи со штурмом Эвереста, произошел забавный случай из-за ее скрытности. Пока я был в экспедиции с англичанами, она работала айя у жены одного английского офицера, поселившегося в Дарджилинге в гостинице. В газетах часто печатали мою фотогра­фию; Анг Ламу интересовалась, что обо мне пишут, но сама прочесть не умела и вынуждена была просить других. Как-то раз она обратилась к одной англий­ской даме в гостинице, а та, в свою очередь, захотела узнать, почему это ее так интересует. «Ты знаешь это­го Тенцинга, Нима? – спросила она. – Это твой зна­комый?» Но моя жена осталась верна себе и отве­тила: «Просто это один шерпа из Тоонг Соонг Бусти, оттуда, где я живу». На том тогда все и кончилось. А несколько месяцев спустя, после взятия Эвереста, в Калькутте давали прием в нашу честь, причем сре­ди приглашенных оказалась та самая англичанка. Гости подходили здороваться с нами, настал и ее че­ред. Я увидел, что женщина смотрит совсем не на меня, а на Анг Ламу, которая стояла рядом со мной. Потом она вдруг замерла и произнесла с таким видом, будто сейчас упадет в обморок: «Господи, да это же Нима!»

Так и шла наша жизнь: веселое и печальное впе­ремешку, то вверх, то вниз, как в горах. Счастлив тот мужчина, который находит в своей жене помощницу, готовую делить с ним хорошее и плохое, какую я на­шел в Анг Ламу.

Однако сразу после войны казалось, что все идет только под гору. Семья держалась на Анг Ламу, мне же лишь от случая к случаю перепадала плохонь­кая работенка. А на севере высилась над долинами Канченджунга: огромная, белая, красивая и неожи­данно ненавистная, потому что она словно издевалась надо мной. Что случилось со мной или с миром, поче­му я не могу пойти в любимые горы, жить жизнью, для которой рожден?

Я не ходил больше на Тигровый холм. Туристов не было, да я и все равно бы не пошел туда. Если уж Эверест стоит на месте, то лучше хоть не видеть его. Я не хотел его видеть, даже думать о нем не хотел… И все-таки все время думал.