Ну и конечно, все внешние проявления этого исконного демократизма налицо. Официант до сих пор может обратиться к вам „приятель“. Таксист возмутится, если вы сядете на заднее сиденье, а не справа от него (в знак вашего социального равенства). Государственных деятелей, даже премьер-министров, газеты называют запросто по имени. Но у австралийского эгалитаризма есть и оборотная сторона и называется она „синдром мака-переростка“: национальная нелюбовь к особо отличившимся и горячее желание принизить выскочек. Но является ли Австралия бесклассовым обществом? В сущности нет. Тут, может быть, не увидишь как в Англии четких социальных барьеров или, в отличие от Америки, неравенство тут не бросается в глаза, но между различными социальными группами существуют глубокие межи в смысле имущественного положения и экономических возможностей. И многие полагают, что эта пропасть расширяется.
Как утверждают социальные критики, великая мечта первых поселенцев, видевших в Австралии обещание „тысячелетнего Рая“, терпит крах. Австралийским правителям совершенно случайно удалось избежать исторических ошибок Англии и США и обеспечить своим гражданам довольно высокий уровень социальной справедливости. Но постепенно австралийцев обуяла страсть к материальным благам и им уже отнюдь не свойственно убеждение, что наименее слабым членам общества следует гарантировать надежную социальную защищенность. Один из величайших историков Австралии Мэннинг Кларк перед смертью в начале 1990-х гг. весьма нелицеприятно отозвался о своих компатриотах. „Ядовитое дыхание Маммоны разнеслось над австралийским континентом“, возвестил он, повторяя интонации Ветхого завета. „В эпоху руин мечты человечества оказались развеяны в прах“.
Но только не думайте, что вам удастся обсудить эту проблему с местными жителями. В погожий солнечный день все с раннего утра на пляже…
Два жителя небольшого поселка выиграли в лотерею солидный денежный приз. Репортер местной газеты взял у обоих интервью и спросил у каждого, что тот намерен делать с выигрышем. Первый — бизнесмен — сказал, что купит новый автомобиль, проведет отпуск в Европе, а оставшиеся деньги вложит в дело. Другой — фермер — ответил: „Не знаю: наверно, буду продолжать горбатиться на своей ферме, пока бабки не кончатся.“
— Старый сельский анекдот.
Многолетние засухи, библейские наводнения, устрашающие пожары в буше — те же самые стихийные бедствия, что некогда обучили кочевников-аборигенов искусству выживания в австралийской пустыне, белым фермерам создали адские условия жизни. И все же, несмотря на постоянную угрозу банкротства, никто не сдался. Они вцепились в свою землю железной хваткой, находя поддержку в только им присущем чувстве черного юмора и утешение в пивной по субботним вечерам.
Сельская Австралия — её иногда называют „К Западу от Водораздела“, „Буш“, „Изнанка Бурка“, „За Черной Топью“ или „Малга“ — в каком смысле является примером типичного мифа о „перевернутом мире“. Хотя большинство австралийцев-горожан пробуждаются утром, чтобы провести день в офисе или на фабрике, многие из них лелеют заветную мечту хоть разок потопать по „тропе Уоллаби“ (этот старинный маршрут связывал соседние овцеводческие фермы) со своим узелком-„свэгом“ на плече да в компании преданной овчарки.
Разумеется, они бы никогда в жизни не отправились в эту Глушь, даже на выходные — а коли кому-то из их знакомых придет в голову эта шальная мысль, они с жаром начнут его отговаривать. Если чужеземец выскажет желание пожертвовать комфортом и красотами Сиднейской бухты ради прогулки по склонам Брокен-Хилл или Калгурли, его сочтут едва ли не сумасшедшим. Аргументы для отговорок типичны: там нечего делать, ты заболеешь, твоя машина сломается или застрянет, в тамошних редких барах и сортира-то приличного нет — удобства на улице, и ещё — там тучи комарья и мошкары. В пивных одна деревенская пьянь, хвастуны-балагуры, косорукие повара только и умеют что жарить котлеты, да стаи бешеных собак.
Бывает, что все так и есть, как описано выше, но такое встречается не так часто, как в старые времена. Писатель Дональд Хорн, заново пройдя по маршруту своих былых скитаний в буше, обнаружил, что „неподдельное убожество“ провинциальных городков, увы, остается лишь смутным воспоминанием. В тамошних пивных ему не только подавали пиво из холодильника, но и залы были оборудованы кондиционерами…
Шизофренические мотивы. Свойственные австралийцам романтизация буша, с одной стороны, и активное его неприятие, с другой, восходит к поэту и прозаику рубежа XIX–XX вв. Генри Лоусону, одному из героев народной литературы.
После трудного детства на золотых приисках в западной части Нового Южного Уэльса Лоусон возвращался в буш словно для того, чтобы подлить масла в огонь своей ненависти к нему. Ему были ненавистны нескончаемая сероватая зелень эвкалиптов, монотонная безнадега сельской жизни в любое время года и в сезон дождей и в засуху. Лоусон проклинал зной по дороге в Хангерфорд, и „треклятых мух“, и воров-политиканов, и алчных хозяев, и заносчивых скваттеров, и жестоких полицейских. Он, правда, любил „сельских бойцов“, первых тред-юнионистов, и великую традицию мужской верности — приятельского братства перед лицом дикой природы.
В своих стихах, как в балладе „Мне наплевать“ (1899) Лоусон внушает горожанам панический страх перед жизнью „там в Глуши“:
В небе над пыльной дорогой
Птичья стая кричит,
В доме на голом пригорке
Фермер больной лежит,
Поле стоит не убрано,
Клевать им не склевать,
А мне не жаль несчастного
Ведь мне давно плевать!
Но сельчане считали книги Лоусона своими. Ведь как никак его лучшие вещи были написаны ещё в ту пору, когда семьи первых фермеров-поселенцев вели суровую, полную лишений жизнь, ютясь в сложенных из валунов хижинах без воды, и лишь редкие караваны афганских верблюдов были единственным связующим звеном между жителями материковой Глуши с шумными прибрежными городами.
Спившись, Лоусон умер в Сиднее в 1922 г. в полной нищете, но созданный им образ буша глубоко проник в сознание горожан. На тропе Уоллаби давно уже не увидишь настоящего „свэгмена“ (бродягу), и самолеты сменили гужевую повозку. А с пришествием холодильника пищевой рацион обитателя буша уже не ограничивается консервированной тушенкой и супом из кенгуриных хвостов. И тем не менее австралийские горожане по-прежнему склонны думать, что и сама сельская Глушь и её 170-тысячая армия фермеров, так и осталась „замороженной“ в 1890-х гг. На самом деле, как и в других индустриально развитых странах, австралийские фермеры сегодня заняты в современном полностью механизированном агробизнесе, используя для выгона стад вездеходы и даже вертолеты, а многие имеют личные самолеты и ведут хозяйство с помощью персональных компьютеров, модемов и факсов.
