В самом начале моего долгого пути из Харагеничей в Нюрговичи зашел у нас разговор с Василием Богдановым (помните, печник из Ленинграда) о его национальности. «Я когда паспорт получал, — рассказал мне Василий, — меня спрашивают, какая национальность. Я говорю: вепс. Мне говорят, такой национальности нет. И записали русским…»
Для концовки к очерку о поездке на Вепсчину у меня не находится мажорной ноты. Вот разве что звуки дошедшей до тех мест стройки: тянут–таки дорогу на Капшозеро, мост построят и дальше, в Лодейнопольский район… Но и тут бедой пахнет: чуть впереди дорожников идут мелиораторы; уже дошли до соседней с Харагеничами деревни Лаврово. В Лаврове в речке такая чистая вода была — форель ловилась. Колодцев там сроду не капывали. Мелиораторы прорыли свои канавы, уложили глиняные трубки, совхоз приращенную пашню химией завалил — воду в реке нельзя стало пить. Лавровские стоном стонут, без воды–то…
Опять у людей забыли спросить; не зная броду, полезли в воду.
Когда плывешь на остров Валаам на туристическом теплоходе, во вводной беседе к путешествию тебя понапутствуют: «Это требует определенных душевных усилий…» Правда, требует — и не малых. На Валааме попадаешь в сгущенную атмосферу воздействия: природы, искусства, истории; прошлое будто переливается в настоящее, однако гармонии нет: не малиновым перезвоном повещает о себе монастырский собор на горе, над морем цветущей сирени, а буханьем реставраторов по куполу. Сколько лет уж я бываю на Валааме, все кроют перекрывают…
Спросил у нового директора музея–заповедника, только что приехавшего из Ленинграда, Сергея Станиславовича Клитина, что будет в соборе, когда его отреставрируют. Он без заминки ответил: будет концертный зал и картинная галерея. Я привел ему альтернативный вариант… Его высказал — в интервью «Огоньку» — председатель Совета по делам религий при Совмине СССР К. М. Харчев (№ 21, май 1988 г.); речь шла о возможности передачи Русской православной церкви некоторых храмовых строений. «Что же касается Валаама, — сказал председатель Совета, — то вопрос этот сейчас обсуждается (ко времени публикации моего текста, надо думать, решится). Мое личное мнение: музей там может вполне соседствовать с монастырем. Уверен, что совместными усилиями они приведут в достойный вид этот бесценный памятник нашей истории и архитектуры». Что думает директор музея на этот счет?
Клитин не стал поспешать с ответом, тоже задал вопрос:
— Кто знает, какое число богомольцев и разного рода посетителей привлечет к себе действующий монастырь? На острове заповедный режим. Наша нерешенная проблема номер один: непомерное число туристов при крайне хрупкой природной среде Валаама. За сезон у нас бывает до ста сорока тысяч только плановых посещений, не говоря о других. Подсчитано, что остров может выдержать максимум семьдесят тысяч.
Приведу в этой связи еще одну цифру, слышанную на Валааме: толпища туристов за сезон увозят на подошвах своих кроссовок до двухсот килограммов почвы — той самой, что монахи десятилетиями тащили на остров — везли на лодках, в мешках — гумуса на скалах Валаама тонюсенький слой; здешние «сады гефсиманские» взращены на привозной земле, на бережно копившемся перегное.
Нынче вытаптывание Валаама заметно усилилось (той его части, что отдана под туристские маршруты): Кижи пришли в упадок, утратился былой к ним интерес; все суда — ленинградские, волжские, московские — правят к манящему, загадочному, издалека видному (когда звонили колокола Валаамского монастыря, слышно было на сортавальском берегу), будто парящему, как мираж, над озером–морем острову. Десантирование людских масс на берег Большой Никоновской бухты на Валааме подобно приливам морским и отливам. Иной раз пришвартуются к причалу — борт в борт — сразу три лайнера: один четырехпалубный, у двух других палуб поменьше… (Более одного суперлайнера не дозволяет принимать устав заповедника; пока один стоит у причала Никоновской бухты, другие трутся бортами у острова Пиласари, там предусмотрена «зеленая стоянка»).
Как же быть с непереносимыми для природной плоти Валаама наплывами людских масс? У директора музея–заповедника Клитина есть на этот счет твердая установка: покончить с произволом туристско–экскурсионных служб; расписание, графики, регламент посещений передать в ведение музея; массовость урезать наполовину, зато увеличить время пребывания: экскурсии в три с половиной часа мало для Валаама, за этим не стоит плыть киселя хлебать. Очень здравая установка! Чтобы она осуществилась, надо расширить права музея, дать ему шанс утвердиться в роли главного звена объединения. Эта «тонкость» просматривается чуть не в каждой валаамской проблеме: объединения не видать, разъединения сколько угодно.
Однако пройдемся с экскурсией по святым местам Валаама. Экскурсовод (Валаамский музей зимой готовит экскурсоводов на курсах в Ленинграде) — молодая женщина в светлых брюках — «бананах» в полоску, в черной блузе, осмуглевшая на валаамском солнце, — вам скажет, что здешние диабазы нагреваются летом и отдают тепло атмосфере, от чего над островом как бы купол тепла, для плывущих по небу облаков и туч неодолимый; на острове солнечных дней ровно на тридцать больше, чем где–то там… О! тридцать дней — экое благо! Допустим, что в похвальном слове острову валаамская сирена малость преувеличивает; все равно слушать ее отрадно.
У экскурсовода под мышкой красная папка: в ней виды того, что некогда было. Что сталось, увидите сами. И в ней портрет игумена Валаамского монастыря прошлого века Дамаскина — главного действующего лица островной истории — духовного пастыря и прораба всего, что возведено па острове, дипломата, купца, садовника, лесовода, мелиоратора, эколога… Выходец из Тверской губернии, крестьянский сын Дамиан в тридцатые годы прошлого века добрался до Валаама, прошел путь от послушника, инока до протоиерея, настоятеля монастыря; проигуменствовал почти сорок лет и почил в бозе, покоится на Игуменском кладбище близ Спасо — Преображенского монастыря.
Между тем, голос экскурсовода разносится далеко, хорошо резонирует, сплетается с трезвоном жаворонков, стрекотаньем скворцов…
— Вы видите перед собой здание фермы. Если бы вам не сказали, что это ферма, вы бы могли подумать что угодно… Посмотрите, как искусно, красиво вкраплены арочные окна в общий архитектурный облик строения. Но это не элемент декора, они сделаны из самой утилитарной потребности проветривать сено, которое хранилось под кровлей… Видите, как красиво построены пандусы — по ним завозили сено в сенник. Перекрытие над собственно скотным двором имело определенного размера отверстия, чтобы сбрасывать сено с сеновала в кормушки. На ферме существовал монорельс… По нему развозилось к стойлам то, что необходимо коровам для, как теперь говорят, отдачи удоев… Я, извиняюсь, не специалист в этой области, точно не знаю, чем именно монахи кормили своих коров, но доподлинно известно, что из молока они производили сметану, масло, сыр, творог; все это здесь же упаковывалось в бочонки… Вон там, у озера, в пещере хранился все лето заготовленный ранней весною лед, там был холодильник. На озере Сяся–ярви, которое вы видите перед собой — оно проточное, с выходом в Ладогу, — имелась пристань; продукты животноводства грузились на суда, отправлялись в Петербург, Сортавалу, Кексгольм, куда угодно. Сами монахи скоромную пищу употребляли в малых количествах, у них были продолжительные посты, когда не ели даже рыбу. Выручка от продуктов шла на пользу монастырского хозяйства, строительство дорог, каналов, дренажных канав, развитие самых разнообразных сношений с миром…
