Беременность в школе уже никого не удивляет. Некоторые девочки даже идут в больницу на аборт в школьной форме. Помню репортаж об одной из них. Когда врач сказал, что требуется подпись родственника, к нему бросились четыре мальчика в форме той же школы, наперебой предлагая подписаться.
Качели нашего общества качнулись в другую сторону: от аскетизма к расточительству, от политизированности к власти денег, от зажима к вседозволенности. В серое небо тянутся тысячи небоскребов, густой сетью покрывают землю скоростные магистрали, в магазинах глаза разбегаются от изобилия, по улицам мчатся автомобили, несутся люди, сверкает неоновая реклама, сражаются за клиентов ночные клубы и массажные салоны, распахивают двери роскошные, гигантские четырехэтажные рестораны.
А тридцать лет назад мы не видели небоскребов (кроме нескольких в Пекине и в Шанхае), не знали, что такое магистраль и реклама, магазинов имелось мало, товаров в них тоже. Но небо было ярко-голубым.
Все продавалось по талонам: рис (в месяц тринадцать с половиной килограмм для мужчин, двенадцать с половиной для женщин), мясо (двести пятьдесят грамм), растительное масло (сто грамм), материя. Одежду заказывали портному или — чаще — экономили и шили сами. Обладателям швейных машинок завидовали соседи.
Мы ели четыреста пятьдесят грамм риса в день, несколько кусочков свинины в неделю, капали на сковородку десять капель масла. Только так получалось не остаться к концу месяца на мели. Еды хватало, чтобы не помереть, но не чтобы наесться. Особенно голодали мужчины, и женщины делились с мужьями и братьями. У нашего поколения до смешного одинаковые воспоминания о том, что было хорошего в детстве, — это случаи, когда удавалось вкусно поесть.
Некоторые люди тайком покупали талоны. В наших местах крестьяне за сданные на государственные маслозаводы семена рапса получали немного дополнительных талонов, служивших важным источником дохода: так можно было накопить на лечение или свадьбу. В старших классах я входил в ряды борцов с этими «спекулянтами». Сейчас нас назвали бы, дружинниками. Но дружинникам положено бесплатное питание, а мы трудились за идею. Каждый день мы вставали в четыре утра и прятались на рынке за углами домов, за столбами. Едва появлялась спекулянтская дичь, мы хватали ее и тащили в управление по борьбе с незаконной торговлей, по дороге изымая талоны. Мы ощущали свою силу и в то же время верили, что боремся за правое дело. Нашими жертвами в основном были пожилые крестьяне, а талонов мы у них отнимали меньше, чем на литр масла. Они не сопротивлялись, стыдились своего «преступления» и только со слезами на глазах смотрели на конфискованные талоны.
Только однажды мы одержали славную победу. Нам попался молодой крестьянин-богатырь, выше нас на голову и в два раза шире в плечах. Он единственный попытался дать нам отпор. Конечно, он и не думал нас ударить: это усугубило бы его вину. Он только сжимал правый кулак, а левой отталкивал нас в надежде сбежать. Но мы набросились на него, как свора, повалили на землю, били кирпичами по лицу. Кулак все равно не разжимался. Тогда двое мальчиков придавили его руку к земле, а третий колотил кирпичом, пока между разогнутыми пальцами не показались заляпанные кровью талоны на пол-литра масла. В управлении при обыске у него обнаружили талоны еще на пять с половиной литров. Это было чудовищное преступление. Рассказывая, «как дошел до жизни такой», он здоровой левой рукой все утирал с лица кровь. Большую часть талонов он одолжил у односельчан, а на полтора литра накопила вся их семья: пол года в доме не было ни капли масла — все варили в подсоленной воде. Деньги были нужны ему на свадьбу. Поскольку он попался впервые, у него только конфисковали талоны и велели дать расписку, что больше спекулировать не будет. Пока он писал, разбитая правая рука дрожала — то ли от боли, то ли от обиды. Получилась расписка кровью.
Когда его отпустили, мы шли следом и громко поучали его. Прохожие, услышав про «целых шесть литров масла», поражались размаху спекуляции. Он молчал и не стыдясь плакал. Утирал глаза изувеченной правой рукой и вздрагивал от боли. На границе города мы от него отстали, а он, заплаканный, израненный, сбитый с толку, пошел дальше в сторону восходящего солнца, в свою далекую деревню.
Теперь я горько раскаиваюсь. Сумел ли он жениться? Чего ему стоило вернуть одолженные талоны? Я ясно вижу, как мы лупим его по голове обломками кирпичей, а он только отталкивает нас.
Сегодня спекулянтов сменили уличные разносчики. В одном Пекине их десятки тысяч. Так как они постоянно меняют место жительства, городские власти не могут собирать с них налог. К тому же считается, что они «портят облик города и нарушают общественный порядок». Для борьбы с ними создан особый отдел. На улицах города я нередко наблюдаю, как при крике «Отдел идет!» торговцы подбирают свои разложенные на земле копеечные товары и бросаются врассыпную.
Метод борьбы за тридцать лет не изменился: конфискация (правда, конфискуемых сейчас товаров мы тогда и в глаза не видели). Некоторое время назад я жил возле станции метро. Рядом с ней всегда стояли нелицензионные велорикши. Не раз я наблюдал, как работники «отдела» победоносно увозят на грузовике изъятые трехколесные велосипеды. Этим они лишали средств к существованию людей, возивших на себе других людей, чтобы заработать на еду и образование своим детям.
Общество не обращало внимания на противостояние между торговцами и властями, пока разносчик по имени Цуй Инцзе не зарезал сотрудника «отдела». Только тут волна публикаций в прессе заставила многих осознать, что конфискация товаров, велосипедов и тачек есть замаскированное лишение этих людей права на жизнь. В суде Цуй Инцзе выразил раскаяние в своем жестоком и бессмысленном поступке и сказал: «Прежде всего хочу извиниться перед пострадавшим и его родными. Знаю, словами горю не поможешь. Я ходил с лотком, чтобы выбиться из нищеты. Ничего не вышло».
После этого случая работников «отделов» снабдили коммуникаторами, противоударными жилетами, шлемами, защитными рукавицами и мощными фонарями. Полицейские инструкторы обучили их, как выбивать у нападающего нож, освобождаться от захвата воротника, шеи, пояса и волос.
Почему нынешние торговцы реагируют на конфискации совсем не так, как былые спекулянты времен моего детства?
Общественная идеология эпохи культурной революции суммируется словами Мао Цзэдуна: «Мы должны защищать то, с чем воюет враг, и воевать с тем, что он защищает». Никто тогда не посмел бы заявить, что враг иногда бывает прав, а мы не правы. Нынешнее сложное положение, когда порой невозможно провести границу между правым и виноватым, отражают слова архитектора китайских реформ Дэн Сяопина: «Не важно, черная кошка или белая, лишь бы мышей ловила». С ними закончились споры о том, по социалистическому или капиталистическому пути идет китайская экономика. Раньше мы восклицали: «Лучше социалистические сорняки, чем капиталистические злаки». Теперь этот лозунг потерял всякий смысл.
